Он не испытывал никакой симпатии к Франко, но у него не было и желания стать инициатором новой гражданской войны в Испании. Испанцев нужно было оставить в покое, чтобы они сами выбрали себе правительство.
Сталин поставил под сомнение все осторожные рассуждения. Он считал, что Франко обретал новую силу, а не терял ее. Он утверждал, что существование его режима, взращенного странами оси, было делом международным, а не только испанским. Он отрицал, что его предложение могло вызвать гражданскую войну или вооруженную интервенцию. Но если премьер-министр и президент не хотят проводить жесткую политику, если они не хотят разорвать отношения с Испанией, согласны ли они с тем, что надо оставить в стране все как есть, неизменным? Или же есть другие, более приемлемые, средства, чтобы довести до сведения испанского народа, что три державы поддерживают его, а не Франко? Молчание в данном случае будет расцениваться как поддержка диктатора.
Черчилль приводил другие причины терпимого отношения к Франко и замедленного реагирования на его действия. Великобритания имела давние и значительные торговые связи с Испанией. До тех пор пока он не будет уверен в том, что его действия приведут к желаемому результату, он не хотел рисковать. Более того, несмотря на то что Испания во время войны отправила дивизию на Восточный фронт в Россию, она не выступила против Британии в самое тяжелое для нее время.
Сталин продолжал настаивать на том, что они должны каким-то образом дать понять, что устремления испанского народа справедливы. Он предложил, чтобы министры иностранных дел наметили какие-либо более мягкие меры, в отличие от его первого предложения. Трумэн заявил, что он поддержал бы их в этом. Но Черчилль ответил отказом. Он сказал, что это дело принципа, он против вмешательства во внутренние дела других стран и в области политики это представляет большую опасность. Все эти меры только укрепят положение Франко. Ни обличения Сталина, ни позиция Трумэна не могли поколебать его точку зрения ни на том заседании, ни на последующих, когда поднимался этот вопрос. В своих воспоминаниях о Потсдамской конференции Черчилль уделил дискуссии об Испании всего несколько строк и о своей роли сказал лаконично: «Я категорически выступил против предложения Сталина, и в итоге вопрос был снят с повестки дня».
Однако Бирнс, в связи со своей попыткой добиться согласия русских на прием Италии в ООН, предложил другим министрам иностранных дел, чтобы они поставили такое условие для всех участников конференции: «Не поддерживать вхождение Испании в ООН до тех пор, пока Испания находится под контролем нынешнего режима в стране». Иден посчитал это хорошей идеей. Он предположил, что если они рекомендуют принять в организацию все другие нейтральные страны, то тем самым отношение к Испании будет более четко выраженным. Все участники согласились с этим, и в протокол было записано следующее:
«Три правительства, поскольку это их касается, поддержат просьбу о принятии в члены тех государств, которые оставались нейтральными во время войны…
Три правительства считают себя, однако, обязанными разъяснить, что они со своей стороны не будут поддерживать просьбу о принятии в члены, заявленную теперешним испанским правительством, которое, будучи создано при поддержке держав оси, не обладает, ввиду своего происхождения, своего характера, своей деятельности и своей тесной связи с государствами-агрессорами, качествами, необходимыми для такого членства».
Все предложения о совместных действиях против диктаторов и о поддержке демократий наталкивались на вопрос: чьи интересы они будут отражать — Запада или Советского Союза?
Глава 27
Польша: консультации перед Потсдамом
Если поинтересоваться, какой стране было уделено наибольшее внимание в Потсдаме, то это, конечно, Польша. Вопрос ее границ сам по себе мог поставить в тупик любых дипломатов и знатоков истории. На востоке она граничила с Советским Союзом, на западе — с Германией. Советскому Союзу была обещана территория, которая представляла собой земли восточной части Польши до войны; какую часть Германии следовало передать Польше в качестве компенсации? Решение вопроса могло завершить столетние споры между русскими, поляками и немцами за место в самом сердце Европы или привести к их продолжению. Но имелся ли шанс, что все трое придут со временем к окончательному согласию, какого никогда не было между ними прежде?
Сможет ли Польша, возродившись как истинно свободное и независимое государство, обеспечить стабильность центральной, а возможно, и всей Европы, да и всего мира? Ее экономическое развитие и общественная жизнь могут оказать влияние на экономику и общество всех сопредельных стран. Отношение к немцам, проживавшим в областях, которые могли стать частью новой Польши, обязательно скажется на числе беженцев на Запад. Не менее важным было и то, что у Польши была долгая история, и народы Запада проявляли неизменный живой интерес к ее судьбе. Соединенные Штаты были повивальной бабкой при вторичном рождении Польши в 1919 г., а Британия, связанная с ней союзным договором, вступила в войну для ее защиты.
Соглашение между Сталиным и Хопкинсом, заключенное в Москве, открывавшее путь для реализации договоренностей о Польше, содержавшихся в Ялтинском договоре, начало претворяться в жизнь.
В противоположность своим прежним осторожным действиям, американское правительство сыграло решающую роль в проведении необходимых консультаций. Британское правительство сохраняло бдительность, ощущая свою ответственность, так как за исходом переговоров следили не только поляки, но и большинство англичан. Черчилль, комментируя в разговоре с Трумэном соглашение Сталина-Хопкинса, сказал лишь, что Хопкинс добился наилучшего решения, на которое можно было только надеяться при существующих обстоятельствах. Это замечание нашло отражение в инструкции, которую Форин Офис послал Кларку Керру, британскому члену Трехстороннего комитета. Ему было дано указание, чтобы он не давал обязательств от лица британского правительства до начала переговоров между поляками, касавшихся распределения ключевых постов в варшавском правительстве. Ему напомнили о том, что крайне необходимо, чтобы любое соглашение было приемлемым для парламента и для британского общественного мнения, и что британское правительство не намерено снова стать объектом обвинений в следовании мюнхенскому курсу, то есть позволить навязать народу вопреки его воле соглашение, заранее принятое великими державами.
«Мы должны, — требовала инструкция, — прежде всего придерживаться позиции, что комиссия действует только как посредник, помогая полякам добиться такого соглашения между собой, которое затем будет одобрено всеми поляками. Несомненно, это соглашение неизбежно будет „опираться“ на решения ныне существующего варшавского правительства. Но что касается публичного заявления об этом, то одно дело, что поляки сами должны прийти к заключению, что это логический результат, и совсем другое — сказать им об этом, прежде чем они начнут обсуждать, что это то самое соглашение, которое они должны
