Летаем на разведку. Май, жара. Красные готовят наступление, но мы опередили. Корпуса Улагая и Покровского форсировали Маныч, красные дрогнули. На выручку брошены Буденный и Думенко, их кавалеристы на марше. Летим на штурмовку. Аппараты заправлены бомбами и патронами. Степь покрыта красными конниками. Сверху они кажутся муравьями. Только муравьи вооружены – и отменно. Их поток ползет и ползет, грозя поглотить наши войска. Заходим на боевой курс. Бомбы летят вниз, в муравьином потоке вспухают разрывы. Снижаемся почти до бреющего, работаем из пулеметов. Степь ровная, как стол. Обезумевшие кони мечутся, всадники пытаются найти укрытие, но его нет. Для красных кавалеристов наступает ад: сначала на земле, потом – на небе. Пулеметы косят людей и коней, по плотной массе промахнуться невозможно. Всадники падают на землю, кони топчут их копытами. Это не война, это уничтожение, но у нас нет жалости. В апреле, на Пасху, большевики бомбили Новочеркасск. Подгадали налет к крестному ходу. В толпе молящихся было мало военных; старики, женщины, дети… Бомбы упали точно – десятки убитых и раненых. Большевистские газеты захлебнулись восторгами: вот им, буржуям! Пусть знают! Мы были на похоронах. Восковые лобики убитых детей, теряющие сознание матери…
Израсходовав боеприпасы, летим на аэродром, пополняемся – и снова на штурмовку. Бомбим и стреляем, стреляем и бомбим… Конница красных рассеяна, отступает. Десять аппаратов остановили две дивизии. Другой отряд утюжит пехоту. Красные повсеместно бегут, Улагай с Покровским гонят их к северу.
Освобождена станица Вешенская, восставшая в марте. Троцкий проводил расказачивание. "Казаки – это своего рода зоологическая среда, – вещал нарком. – Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!" Казаков, поверившим большевикам, ждало отрезвление – их стали расстреливать. Поклонник Иуды – редкостный идиот, история с чехословаками его не научила. Даже свинья, когда ее режут, сопротивляется. Сообразить, что казаки, эти профессиональные воины, не позволят над собой издеваться, смог бы и ребенок. Буревестник революции о таком не думал. Через двадцать лет ему пробьют голову. Интересно, там что-то найдут?
Наши конники потерялись в степи. Это маневренная война. Сегодня корпус здесь, завтра – и след простыл. Нас отряжают на поиски. В одном из вылетов замечаю аппарат на земле. На плоскостях красные звезды. У машины суетится пилот. Все ясно. У красных нет бензина, аппараты заправляют "казанской смесью". Это керосин, газолин, спирт и эфир в разных пропорциях. Смесь забивает карбюраторы, моторы глохнут. Летчик садится и прочищает. Решение приходит мгновенно. Навестим большевичка!
"Ньюпор" садится и бежит к краснозвездному. Летчик увидел и заметался. Его пулемет над крылом смотрит вверх – стрелять бесполезно, аппарат надо поднять. У меня – синхронный "Виккерс", он бьет через винт, чуть что – разделаю в отбивную. Бежать большевику некуда – в степи не спрячешься. Красный понял и выходит навстречу. На нем кожаная куртка, очки на шлеме… Твою мать!
Глушу мотор и прыгаю в траву. Он смотрит недоверчиво.
– Павел?
Иду к Рапоте. Он колеблется: протянуть руку или нет? Не решился. Правильно: я бы не пожал. Он лезет в карман. Настораживаюсь. "Браунинг" я на всякий случай взвел, он за поясом. Сергей достает коробку папирос. Живут же большевики!
– Угощайся! – он протягивает коробку.
Отчего нет? Трофей… Закуриваем. Он садится, я пристраиваюсь рядом.
– Бери! – он сует мне коробку. – У меня еще есть, у вас с куревом плохо.
Откуда знает?
– Механик от вас перелетел, рассказывал.
Было такое. Механик забрался в "Вуазен" и взлетел. Думали: балуется, механик мечтал стать летчиком. Погнались, стали прижимать к земле, а тут и линия фронта… Красные бросают листовки, завлекают щедрыми посулами. Летчики не ведутся, механик соблазнился. Один случай на всю армию.
– У нас теперь по-другому, Павел, не так, годом ранее. Хорошее снабжение, жалованье…
– А комиссары?
– В моей группе комиссаром Синельников.
Хм!
– Возвращайся, Павел!
Ну, Серега, ну орел! Кто кого в плен взял? Я ж не механик, чтоб купиться. Да меня сразу к стенке! Вместе с Ольгой. Кто нам комиссара простит?
– Ольга не убила Иогансона, только ранила. Причем, легко. Он сам очнулся и шум поднял. Если б вы не улетели, ничего бы и не было.
Так я и поверил!
– Твой случай, если хочешь знать, много шуму наделал. Товарищ Сталин возмущался, в Реввоенсовете вопрос ставил. Тридцать летчиков за год перелетели к белым! Разбирались почему, твой случай вспомнили. У военлета, который наркома спас, жену пытались изнасиловать! Кто будет воевать за такую власть? Троцкий ужом крутился, так ему надавали!
Революционный междусобойчик. Вожди борются за власть, едят друг дружку. Здесь каждое лыко в строку. Попался случай с пилотом, сгодится и пилот. Сталин Троцкого скушает – и поделом, но это будет не скоро.
– У нас мало хороших летчиков, Павел. Лучшие перелетели, в школах учат плохо. Люди бьются, гробят аппараты. Такие, как ты, на вес золота. Тебе сразу отряд дадут!
Догонят и еще дадут!
– Я за тебя поручусь.
Не факт.
– Ты из-за Липы? Не мог я ей помочь тогда, никак не мог! Меня бы слушать не стали! К тому же ты зря волновался. Не пропала твоя Липа! Замужем. Знаешь за кем?
Он называет фамилию. Я помню ее по учебнику. Этот деятель Сталина переживет. Липа – девочка умная, выбирать всегда умела.
– Вам с Ольгой опасаться нечего – Иогансона расстреляли.
Вот как! Попался нашим?
– Свои. Отправили вину искупать, он и отличился – загнал отряд под пулеметы. Рабочие, ополченцы – добровольцы. Сталин был в ярости. Трибунал голосовал единогласно. Троцкий заступался, просил помиловать, но Сталин настоял.
Насчет расстрелять за товарищем Сталиным не заржавеет…
– Сталин – замечательный человек! Умный, честный, решительный. Он сказал: "Когда таких, как Красовский, перетянем к себе, контрреволюции конец!" Я ему о тебе рассказывал…
Пора заканчивать вербовку.
– Ты бомбил Новочеркасск в апреле?
Он удивлен, кажется, искренне.
– Я здесь третий день! Из Москвы прислали – из-за вашего прорыва.
Если так, то живи! Встаю. Он тоже вскакивает.
– Бывай! – подаю ему руку.
– Спасибо! – он горячо ее жмет.
– Квиты!
Иду к "Ньюпору". У меня был долг, я его вернул.
– Павел!
Поворачиваюсь.
– Ты все же подумай! Я не врал тебе.
– Я не вернусь, Сергей! Не хочу бомбить мирных жителей, убивать детей и женщин! Я офицер, не палач! Скажи это Сталину, скажи Троцкому, скажи всем людоедам в Москве!
– Ваши не убивают? А как же белый террор? Вешать каждого десятого, если село помогало красным? А заложники? Насилия, грабежи? Я был в станице, где прошел Мамонтов. Ободрали людей до нитки! Даже тех, кто их с цветами встречал!
– Ваши не грабят?
– Наших за это расстреливают! Железной рукой! Красноармейцев и командиров! За белой конницей телеги тащатся, барахло грузить. Казачки, грабь-армия!
Не видел.
– С высоты не всегда видно. Люди вас ненавидят. На что вы надеетесь? Победить? Не будет этого!
Рапота прав – белые обречены. Я это знаю, в том-то и беда. "Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, тот умножает скорбь". Красные знают, за что воют, белые – против кого. В этом наша слабость. Армия без идеи – толпа, солдату должен знать, за что умирает.
– Прощай, Сергей!
– Увидимся!
Не дай бог, в воздухе…
– Передавай привет Ольге!
– А ты – Татьяне!
– Она будет рада. Сын у нас недавно родился. Прилетишь – крестным будешь!
– Большевики крестят детей?
– Татьяна хочет, – он смущен. – Почему бы и нет? Не запрещено!
Помечтай! Заскакиваю в "Ньюпор". Двигатель не успел остыть, заводится сразу. Разбег, взлет. Оглядываюсь. Аппарат Рапоты бежит по полю – карбюратор он все же прочистил…
Армия ушла вперед, подтягиваем тылы. Движемся медленно – транспорта не хватает. В одной из станиц бросаем якорь. Меня вызывают к Егорову. Подполковник квартирует в большом доме. В передней – незнакомые офицеры. Поджарые, настороженные, с острыми взглядами.
– Поручик Красовский!
– Так точно!
– Сдайте оружие!
Та-ак! Плохое начало.
– Я арестован?
– Пока нет. "Браунинг" позвольте!
Они и марку пистолета знают! Дрянь дело. Отдаю "Браунинг".
– Проходите, вас ждут!
В горнице двое: Егоров и полковник. Знакомое лицо. Девятьсот шестнадцатый, полеты за линию фронта, он тогда так и не представился. Военный разведчик, теперь контрразведчик, это к гадалке не ходи. Я – подозреваемый. У пилотов, направляемых в разведку, оружие не изымают.
