– Я совсем ее не знаю!
– Того, что знаешь, достаточно. Деньги собирала для раненых, таких как мы с тобой. Не эксплуататор.
– Прислуга, положим, у нее была.
– А у Ленина нет? У Троцкого? Товарищи готовят и стирают себе сами? Какая из Липы шпионка?
– Павел, не могу! – он качает головой. – Ты не понимаешь…
По лицу видно – не пробить.
– Да пошел ты!
Разворачиваюсь, ухожу. Был у меня друг и сплыл. Политика – мерзкая вещь. На душе погано: Липа обречена, зимы ей не пережить. Я знаю: умрет не только она, тысячи, миллионы людей сгорят в Гражданской войне. Погибнут на фронтах, умрут от тифа и холеры, просто от холода и голода. Но я не знаю эти миллионы, я не обнимал и не целовал их ночами…
Домой возвращаюсь затемно. Я зашел в кабак и нарезался. Я давно не пью – с тех пор как женился, но сегодня потянуло. Ольга будет ругаться, ну и пусть. Мне надоело быть пушистым и ласковым. Я бродяга, заплутавший в чужом мире, я тут никому не нужен. Одну-единственную женщину и ту не спас…
Удивительно, но Ольга не ругается. Встретила, обняла, прижалась щекою. Берет меня за руку и ведет в спальню. На кровати лежат обновки: ночная рубаха, панталончики – хотела похвастаться. Однако не хвастает. Села на стул, смотрит. Устраиваюсь напротив.
– Что случилось, Павел?
"Ничего!" – хочу буркнуть в ответ, но язык не повернулся. Если я нагрублю… Мне нельзя так с Ольгой. Я приручил ее, как лисенка, она мне поверила. Это хрупкий мост – доверие, но по нему сладко ходить. Сломать отношения легко, восстановить – трудно, если вообще возможно. Ольга не виновата в моих бедах, всему причиной только я.
Я говорю, я рассказываю – пусть знает! Некогда я любил женщину, но это было давно. С тех пор многое изменилось. У меня есть жена, у нее умер муж. Неважно, по какой причине мы расстались, важно помнить, что мы любили друг друга. Помнить и помочь…
Ольга смотрит с укоризной. Какая жена потерпит такое? Хлопотал о любовнице, пусть даже бывшей! Спать мне сегодня в прихожей! Заслужил…
– Зачем ты поехал к Сергею! – возмущается Ольга. – У тебя жены нет? Думаешь, раз женщина, так ничего не могу? Сергея не сегодня-завтра со службы попросят – не прижился он в управлении, Татьяна рассказывала. Этой зимой мы лечили мальчика, он сын большого советского начальника. Машину за нами присылали, ты совсем забыл! Нам еще сказали, если понадобится, обращаться без стеснения. Этим людям устроить на службу – только слово сказать!
Какой я дурак! Но Ольга! Умница! Неужели она…
– Ты похлопочешь за Липу?!
– Если тебе это важно…
– Оленька! – протягиваю руки. Она колеблется, но порхает мне колени. Обнимаю свое сокровище.
– Я люблю тебя, маленькая!
– Я не маленькая! – капризничает она. – Я давно взрослая! Мне двадцать три!
Целую ее в шейку, сразу под ушком. В губы не хочу – от меня пахнет водкой.
– Подлиза! – она гладит мою щеку. – Напился! Обещал ведь! Побить бы тебя!
– Не надо, маленькая! Это не повторится!
– Так я и поверила! Обновки смотреть будешь?
Киваю. Она вскакивает, тащит платье через голову. Помогаю расстегнуть крючки. Вместе с платьем слетает и лифчик. Ах, какой я неловкий! Смотрю, не отрываясь, на Ольгу – она такая красивая! Ольга делает шаг, прижимает мою голову к обнаженной груди.
С мужчинами это нельзя, у них пробуждается младенческий инстинкт. Ольга тихонечко стонет. Беру ее на руки, несу.
– Если хочешь, зови меня маленькой! – шепчет она.
18
В Свияжске соорудили памятник Иуде. Гипсовый Искариот, подняв кулаки, грозит небу. Лицом Иуда похож на Троцкого: скульптор ваял по приказу наркома, модель была перед глазами. Наркому памятник нравится: он считает Иуду первым революционером. Троцкому видней, на кого ему походить. Я же, проходя мимо, отворачиваюсь – чтоб не плюнуть.
Бои под Казанью идут с июля, мы здесь с августа. Меня мобилизовали, Ольга – доброволец. У красных хорошие аппараты: "Ньпоры", "Сопвичи", "Спады", "Фарманы" – все новые или почти новые. У белых аппаратов больше, но они старые. Белые захватили их в Казани. Совдепы удирали без памяти: брошен авиапарк, две авиашколы. Летчики перешли на сторону белых.
Мы с Ольгой живем в Свияжске. До аэродрома две версты, ходим пешком. Железнодорожная станция рядом. На запасном пути – поезд Троцкого. Нарком хлебает кашу, которую сам же заварил. В мае Троцкий велел разоружить чехословаков. О чем он думал тогда, неизвестно, наверное, об Иуде. Сорок тысяч штыков – это не тетки-ударницы у Зимнего дворца, чехословаки доказали это мгновенно. Захвачен Транссиб, Сибирь, Урал, Дальний Восток. К чехословакам примкнули недовольные – совдепы нажили много врагов. Пала Самара, где мгновенно образовался Комуч, создана Поволжская народная армия. Командует ею энергичный и решительный полковник Каппель. Армия заняла Казань, переправилась через Волгу, захватила Верхний и Нижний Услоны. Это плацдарм в сердце красной России.
Бомбим Казань. Приказ Троцкого: "буржуев" не жалеть! Бомбы летят в дома, церкви и просто на улицы. Стоит аппаратам появиться над Казанью, как жизнь в городе замирает. Брошенные пролетки, застывшие трамваи, обезумевшие кони мечутся по улицам… Вслед бомбам высыпаем листовки, здесь их называют "летучками". Пусть "буржуи" знают, за что кара! Казань разрушена и горит. Чувствую себя фашистом. Я русский и убиваю русских.
Вдобавок ко всему нас не кормят. Приварочное довольствие летчикам не положено. У нас жалованье: триста рублей. Это очень мало – продукты дороги. Иуда, говорят, был на редкость жадным. Сам Троцкий не скромничает: вкусно ест, сладко спит. Из его вагона льется музыка, слышен женский смех. Иуда выбился в знать и празднует. Деньги у меня есть, другим летчикам худо. Мы с Ольгой их подкармливаем. Военлеты стесняются, но голод не тетка. Щи, каша, картошка – не бог весть какая еда, но гости рады.
Военлеты перелетают к белым – там сытнее. Провиантское, приварочное, чайное, табачное довольствие… От нас сбежали двое. Из Москвы по этому случаю прибыл комиссар, в прошлом летчик. Он из анархистов, по поводу и без повода хватается за револьвер. Военлеты его боятся. Маразм…
Налет на поезд Троцкого. Летчики у белых никудышные: бомбы легли в отдалении. Я бы не промахнулся. Переполох вселенский: аппарат давно улетел, а на станции все стреляют. Красные витязи, буревестники революции…
Настроение у меня – хуже некуда. Всякое видел, но такое! Лавочник во главе армии, комиссар, шлепнутый пыльным мешком, запуганные летчики… Вчерашние "благородия", элита царской армии, открывавшая коньяк кортиком… Вечерами валюсь в койку и лежу, глядя в потолок. Ольга ложится рядом, молчит и дышит в ухо. Радость моя маленькая, лучик в темном царстве…
Человек Троцкого положил глаз на Ольгу. Приходит в фельдшерскую, сидит, треплется. Зовут его Иогансон. Ухажера распирает от собственной значимости. Он со знаменитого парохода "Христиания". Пароход прибыл в Россию в марте семнадцатого. Привез из Америки оружие, деньги, Троцкого и кагал иуд. В Америке Иогансон был захудалым портным, здесь он большой человек. Шариков… Глаза на выкате, зубы торчат, штаны болтаются на тощем заду. Евреи вообще-то – люди красивые, но на сыне Иоганна природа отдохнула. Ольгу от него тошнит. Улучив момент, отвожу гостя в сторонку.
– У вас плохо со здоровьем?
– Не жалуюсь! – он удивлен.
– Зачем ходите к фельдшеру?
– Мне у ней нравится.
– А ей с вами?
– Не говорила.
– Я скажу: она терпеть вас не может! А я – так вдвойне!
Хоть бы бровью повел! Такому ссы в глаза…
– Как муж фельдшера настоятельно рекомендую визиты прекратить!
– Несознательный ты человек, Красовский! – говорит Иогансон. – Сразу видно: из офицеров. Собственник! Революция сокрушила пережитки прошлого. Это при царе муж распоряжался женой, революция освободила женщин. Они вольны выбрать любого мужчину.
– Неужели?
– Именно так!
– Есть образец для подражания? Жена Троцкого, к примеру? Она в общем пользовании? Могу навестить?
– Ну, ты! – он лапает кобуру.
Напугал! "Маузер" не швейная машинка, с ним надо уметь. Беру гниду за запястье, крепко сжимаю и слегка выкручиваю. Больно? Это я еще ласково…
– Пусти!
Пускаю. Потирает руку, смотрит исподлобья.
– Не наш ты человек, Красовский! Мне говорили… Сын богатого промышленника, буржуйская закваска! – он брызжет слюной.
– Твой Троцкий – сын пролетария? Как у него с закваской?
Умолкает. Папаша наркома был землевладельцем.
– Слушай меня, иуда! Не знаю, зачем ты здесь, но если за чужой женой, то ошибся адресом. Понятно? Увижу с Ольгой, испорчу здоровье. Всерьез и надолго!
– Это мы посмотрим! – бормочет он, но уходит. Дело дрянь. Эта публика на редкость злопамятна.
Перелетели к белым еще двое. Летчики отказались брать в налет бомбы. Прибежал комиссар с наганом. Под дулом револьвера бомбы загрузили. Летчики отвезли их белым – вместе с аппаратом. Комиссар обещает взять заложниками семьи беглецов. Слава богу, Настасья Филипповна в Лондоне. Я дал ей денег и велел уезжать. Она послушалась. Отец мне обязан и устроит родню. Если нет, все равно не пропадут. Миша, считай, взрослый, пойдет работать, там и Костя подрастет. За границей спрос на работников – мужчины на войне. Эмигранты из России набегут позже. Настасья Филипповна бережливая…
