Кон разлила по чашкам остатки бренди.
— Давай выпьем за это. За наш магазин. За «Холли-Блю».
Поппи наблюдала из окна, как Ральф шагает по узкой дороге, ведущей в Херонсмид. Его опущенные плечи и низко надвинутая на лоб шляпа подсказывали ей, что он потерпел неудачу. Она поспешила к калитке, навстречу ему.
— Ты отыскал ее?
— Да.
Ральф выглядел постаревшим и побитым. Посиневшее от холода лицо, руки спрятаны глубоко в карманы старого пальто.
— И что?
— Она отказалась вернуться к мужу.
Они вошли в дом. Ральф достал из кармана полбутылки виски, открутил пробку и сделал большой глоток.
— Но как же ребенок?! — прошептала Поппи.
В уголках покрасневших глаз Ральфа показались слезы.
— Она говорит, что ребенку будет лучше без нее.
Поппи опустилась на стул. Ноги отказывались держать ее. Ральф уехал в Лондон в тот же день, когда они получили письмо от Элеоноры Невилл, в котором говорилось, что Гай и Николь сбежали вместе. Письмо было маловразумительным: за каждым написанным с ошибкой словом, каждой расплывшейся точкой читалась ярость Элеоноры.
— Они живут в Бермондси, в двухкомнатной квартирке. Отвратительное место. С деньгами у них плохо — ведь Гаю приходится содержать жену и ребенка.
— Ты разговаривал с миссис Невилл?
Он сел и провел по глазам тыльной стороной ладони.
— Она была в истерике. Оскорбляла меня.
Наступило молчание. Потом Поппи вскрикнула:
— Как она могла, Ральф? Как могла Николь бросить ребенка?
Не отвечая, Ральф закрутил крышку на пустой бутылке. Руки у него дрожали. Его жалкий и униженный вид только усилил гнев Поппи.
— В Лондоне я встретил старого приятеля, — сказал он после долгой паузы. — Джерри Мак-Нил. Ты его помнишь, мы познакомились с ним у Ловаттов.
Друзья и знакомые первых двадцати лет семейной жизни давно уже смешались в памяти Поппи в неразличимую массу. Слова Ральфа проплывали мимо сознания, и ее преследовал только один образ — темноволосой малышки, дочери Николь. За последние два года Поппи столкнулась с множеством неприятностей, но что могло быть ужаснее осознания того, что она совершенно не знает собственную дочь? Боль, разрывавшая сейчас ее сердце, была не легче того, что она испытала, когда умер ее младенец.
Сквозь ее горе просачивались какие-то странные фразы Ральфа:
— Он славный парень, этот Джерри… у него усадьба в Шотландии… дом, точнее, хижина… мы могли бы приобрести ее за смешную сумму… выбраться из этой дыры… начинай собирать вещи прямо сегодня.
— Нет, — сказала она.
Ральф посмотрел на нее с удивлением.
— Прости, я не расслышал?
От гнева Поппи едва могла говорить.
— Насколько я поняла, Ральф, ты предлагаешь покинуть Херонсмид и отправиться в какую-то холодную лачугу в Шотландии. Мой ответ — нет.
— Это не лачуга — Джерри говорит, что там надо сделать небольшой ремонт, но…
— Николь пошла в тебя, Ральф, — сказала Поппи. — Бросать все и сбегать, как только возникают трудности.
Он побледнел и прошептал:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Ральф. Твоя… твоя шлюха выставила тебя за дверь, поэтому ты решил сбежать на другой конец страны. И ожидаешь, что я последую за тобой. Нет, я никуда не поеду. — Увидев, что он впал в оцепенение, Поппи рассмеялась. — Ты думал, я не знаю о ней? Думал, я не замечала, как ты поджидаешь почтальона у калитки? Как проводишь по полдня в телефонной будке? Ты что, действительно считал, что я не знаю?
— Ничего не было, — промямлил он. — Так, небольшой флирт.
— Не смей лгать мне, Ральф! — крикнула Поппи. — Ты любишь ее, разве нет?
Он молча закрыл лицо руками. Через некоторое время, снова обретя способность говорить, Поппи сказала:
— Больше всего меня возмущает то, что ты сделал с детьми. Николь последовала твоему примеру. Ты научил ее легкомыслию и неверности. Из-за тебя она бросила преданного мужа и малютку дочь. А Джейк — что случилось с ним? Почему он больше не пишет и не приезжает? А Фейт?
— С Фейт все в порядке, — пробормотал он. — На прошлой неделе от нее пришло письмо…
— Фейт любила Гая Невилла! — Поппи стукнула кулаком по столу. — Она всегда любила его! Или ты был так глуп, что не видел этого?
Поппи подошла к окну и отвернулась, не в силах больше смотреть на своего мужа.
— Ты унизил себя и унизил меня, — проговорила она. — Неужели эта женщина стоит того? Кто она такая? Я заслуживаю ответа, Ральф.
После паузы он негромко заговорил.
— Она красивая. Молодая. С большим самообладанием. Я думаю, именно в это я и влюбился — в ее самообладание. Мне всегда его не хватало.
Поппи, не оборачиваясь, закрыла глаза. Красивая. Молодая. Теперь ей хотелось заставить его замолчать. Но она сдержалась и продолжала слушать, хотя слова вонзались ей в сердце.
— Я встретился с ней на вечеринке. Сначала я не мог поверить, что она интересуется мной. Я чувствовал себя каким-то… старым, пожалуй. Мне пятьдесят шесть, Поппи. Я уже не молод.
Поппи смотрела на свое отражение в оконном стекле. На лице ее были морщины, волосы потеряли цвет, стали ломкими. Она прижала руки к груди, словно баюкая ребенка. Груди были плоскими и пустыми.
— В августе все неожиданно прекратилось, — продолжал Ральф. — Примерно в то время, когда родилась Элизабет. Она не хотела меня больше видеть. Не отвечала на мои письма. Бросала телефонную трубку, как только я называл свое имя. Я ходил к ее дому, но она не открывала мне дверь. Вскоре она вообще уехала из города. Я потратил несколько недель, пытаясь отыскать ее. А через месяц мне сказали, что у нее появился кто-то другой.
Слушая Ральфа, Поппи чувствовала, как силы покидают ее. Она неподвижно стояла у окна и смотрела на улицу. Был ясный зимний день. Небо было такого же цвета, как любимое платье Фейт, которое она называла «холли-блю». Вдалеке поблескивало море, а на болотах колыхались легкие волны камыша.
— Прости меня, — сказал Ральф. — Я люблю тебя, Поппи. И всегда любил. Мне нужна только ты. Я был таким идиотом. Но ведь мы можем начать все сначала, правда?
Она резко повернулась к нему и прошипела:
— Можешь ехать в Шотландию, Ральф. Но только один, без меня!
Потом быстро вышла из дома, задержавшись лишь на секунду в коридоре, чтобы снять с крючка свое пальто.
Поппи свернула на тропинку, ведущую через болота к морю. Ветер трепал ее непокрытые волосы. По небу тянулся клин гусей, направлявшихся в глубь страны. Между рядами камышей извивались грязные ручейки. Под ногами шуршали сухие водоросли, их летний лавандовый запах примешивался к соленому воздуху. Поппи все шла и шла, и ее гнев начал потихоньку отступать.
Она понимала, что, хотя Ральф, безусловно, виноват, ей тоже есть в чем упрекнуть себя. В последние несколько лет, после смерти четвертого ребенка, она замкнулась в себе, в своем горе. Здоровье ее пошатнулось, но она так и не решилась пойти к врачу, страшась, что у нее найдут серьезную болезнь. Херонсмид стал для нее убежищем, которое она крайне неохотно покидала. Летом она могла бы подольше задержаться в Комптон-Девероле и научить Николь любить своего ребенка, но внезапное осознание того, как низко она спустилась по ступенькам общественной лестницы, заставило ее сбежать домой. Поппи родила первого ребенка в двадцать один год; она помнила, как нелегко ей было справляться с материнскими обязанностями. Всем женщинам дети достаются нелегко, но любовь служит компенсацией неизбежных промахов. Николь не дала вырасти в себе любви к ребенку. Сама еще дитя, она так и не поняла, как можно любить беспомощное, требовательное существо.
Впереди показался песчаный пляж, отгороженный полосой болотистой земли и рядами колючей проволоки. За песком тянулась ровная серебристо-серая гладь моря. Поппи спросила себя, а чего она, собственно, ожидала тогда, много лет назад, глядя на мужчину, который строил замок из песка на пляже в Довиле. Она вспомнила, как бесцельна была ее жизнь, как хотелось ей приключений и смысла. Ральф обещал показать ей самые красивые места на земле, он обещал, что ей никогда не будут скучно и одиноко. И большую часть времени он выполнял обещание. Да, он причинил ей страшную боль — это правда. Но если бы она не любила его, разве ранила бы ее так эта измена? А если она все еще любит его, то, значит, сможет найти в себе силы простить?
Поппи закрыла ладонями лицо и зарыдала, одна среди болотистой пустоши. Когда слезы кончились, она поняла, что замерзла, устала и хочет домой. А Ральф — часть ее дома. Без него любой дом казался пустым. И она не была уверена, что сможет привыкнуть к такой пустоте.
Вой самолета вывел ее из задумчивости. Обернувшись, она увидела силуэт, напоминавший зловещую черную птицу на бледно-голубом небе. Позади и по бокам расстилалась плоская болотистая равнина. Ни деревьев, ни домов, ни живых изгородей. Самолет подлетел ближе, его темная тень скользила по земле. Ужас сковал Поппи, не давая ей шелохнуться. «Он не заметит меня, — бормотала она. — Он не может заметить меня». С такой высоты она наверняка выглядит не больше кролика, не больше мыши. Во рту пересохло, тело свела судорога. Звук мотора стал громче, заполняя все ее сознание. Она хотела в туалет. Она хотела Ральфа. Когда самолет устремился вниз и из его носа вырвалась первая яркая очередь трассирующих пуль, Поппи побежала в сторону моря. Еще одна вспышка, похожая на второе солнце, обжигающая боль, и она упала лицом на землю.
