Николь предложила местечко в Сохо. Пока они шли туда, повалил настоящий снег, скрывая обшарпанность лондонских улиц. В ресторане, пока Николь ела, Гай не сводил с нее глаз. Ему самому есть не хотелось, однако он чувствовал странное оживление. Словно разочарование последних месяцев наконец-то начало отступать прочь. Разговор шел на обычные темы, которые обсуждают, нечаянно встретившись с давним знакомым, — погода, война, последние фильмы, работа. Николь была забавна и остроумна, несколько раз ей удалось рассмешить Гая. Он вдруг понял, что ему весело. Он уже почти забыл, что такое веселье.
— Ты так смотришь на меня, Гай, — сказала Николь, касаясь его руки.
— Прости. Твой муж в Лондоне? — неожиданно спросил он.
— Вряд ли. У него ужасно секретная работа, поэтому я никогда не знаю, где он.
— Мне говорили, что ты ждешь ребенка…
— У меня родилась дочь, Элизабет.
— Поздравляю.
— Спасибо, Гай. Элизабет сейчас в Уилтшире, с бабушкой. Фейт рассказывала, что у тебя есть сын.
— Оливер живет с бабушкой Элеоноры.
Они доели пудинг.
— Кофе? — спросил Гай.
— Боюсь, что здесь его варят из листьев одуванчика или еще какой-нибудь гадости. Я думаю, лучше пойти ко мне на Девоншир-плейс.
Он услышал свой голос:
— Если хочешь.
На улице Николь взяла его под руку, и некоторое время они шли в молчании. Снег лежал, не тая, снежинки искрились в бледном свете автомобильных фар. Казалось, побитый, израненный город умылся и воспрянул духом.
В доме на Девоншир-плейс было холодно, пусто и гулко.
— Здесь нет нормального затемнения на окнах, — сказала Николь. — Я пыталась приспособить скатерти, но они все время сваливаются. Поэтому по ночам я зажигаю только свечи.
Гай поднес зажигалку к двум подсвечникам, стоящим на камине. Неяркое золотистое пламя осветило диван и кресла, ряды книг и темные прямоугольники картин на стенах.
— Налить тебе что-нибудь выпить, Гай? — спросила Николь, расстегивая плащ.
Гай понимал, что ему следует отказаться и поскорее уйти. Было десять часов. Элеонора теперь все время требовала от него оправданий, объяснений. Чем дольше он задержится у Николь, тем больше придется лгать. Но почему-то все это — Элеонора, Холланд-сквер и та фикция, в которую превратился их брак, — вдруг показалось ему странно нереальным.
Николь подошла к шкафчику с напитками. Ее движения были плавными и грациозными. Интересно, она всегда была такой? Гай понял, что почти не помнит ее. Она была младшей из детей и всегда бегала хвостиком за старшими братом и сестрой.
— Я пытаюсь вспомнить тебя в Ла-Руйи, — сказал он.
— Ты дружил с Фейт. Мне позволялось быть рядом с вами только из милости.
Он начал возражать, но Николь перебила:
— Это правда. Ты знаешь, что так и было, Гай.
Сделав глоток виски, Гай наконец-то смог вспомнить: они идут на прогулку в лес, а Николь с ревом бежит следом. Спутанные льняные кудри, пухлые детские ручки и красное, искривленное плачем лицо.
— Тебя это обижало?
— Да нет. — Она рассмеялась. — У меня были пони, а у Фейт был ты. — Она поставила свой бокал и пристально посмотрела на него. — Но сейчас мне следует обидеться.
— На что?
Глядя на нее, Гай думал о том, что Бог, неудовлетворенный предыдущими попытками, взял черты Мальгрейвов и воплотил их в нечто совершенное, нечто магнетическое. Нечто, от чего невозможно отвести глаз.
— Мне следует обидеться, — проговорила Николь, внося полную ясность, — если я для тебя до сих пор лишь на втором месте.
Гай солгал Элеоноре, но почему-то не мог лгать Николь. Он лишь едва заметно покачал головой.
— Но, разумеется, я не стала бы отнимать тебя у Фейт. Сестры важнее, чем любовники, правда?
— Николь, у меня есть жена, — наконец заговорил Гай.
— Но ведь ты ее не любишь. Если бы ты ее любил, ты пригласил бы меня домой, познакомил с ней, попросил остаться на ужин. А не пришел бы сюда. — Она улыбнулась. — Не переживай так, Гай. Я сказала лишь то, что и так ясно. Терпеть не могу недомолвок. Лучше говорить то, что думаешь, правда? — Она поежилась и накинула на плечи меховую шубку. — Разожги камин, Гай. Здесь так холодно.
Склонившись к каминной решетке, он услышал, как Николь добавила:
— Я всегда считала, что любовь оправдывает все. А без любви брачные клятвы — лишь слова.
Дрова были сырыми. Комкая в руках единственный клочок газеты, Гай сердито сказал:
— Ты просто ищешь рациональные — или романтические — оправдания бесчестным порывам.
— Моя жизнь уже давно идет не так, как надо. И твоя, как я догадываюсь, тоже. Я считаю, что бесчестно продолжать жить во лжи.
Николь высказала вслух мысль, которую Гай все время пытался подавить в себе.
— Если любишь, — продолжала Николь, — то листок бумаги и золотые кольца ничего не значат. Если любишь, то идешь наперекор всем условностям, нарушаешь все правила.
— Но любовь должна быть взаимной, разве не так? — с горечью сказал он.
— Ты говоришь о своей жене или о Фейт?
Он отвернулся и промолчал.
— Вы с Фейт поссорились? — настаивала Николь. — Она ни разу не упомянула о тебе за три месяца. Поэтому я догадалась, что вы поссорились.
Гай поднес зажигалку к бумаге и принялся раздувать огонь.
— Мы не ссорились, — сказал он, не оборачиваясь. — Я сделал ошибку, сказав Фейт, что люблю ее.
— А что она?
— Ничего. — Он пожал плечами. — Совсем ничего. Просто взяла и ушла. Я же сказал, что это была ошибка.
Наступило молчание. Гай схватил с полки книгу — томик «Писем» лорда Честерфилда — и принялся размахивать ею над чахлыми язычками пламени.
— Ты думаешь, Фейт не пошла бы против правил?
Гай вспомнил долгое ожидание под липой. Солнечные лучи, просачивающиеся сквозь листья, и медленное, мучительное превращение надежды и радости сначала в удивление, а потом в отчаяние.
— Нет, — проговорил он. — Не пошла.
В наступившей тишине Николь опустилась рядом с ним на колени, взяла у него из рук книгу, вырвала из нее несколько страниц и бросила в камин. Пламя сразу загудело.
— Вот так, — сказала Николь и улыбнулась. Потом нежно откинула с его лица упавшую прядь волос. — А ты, Гай? Ты любишь Фейт?
— Я… я ее ненавижу.
Николь прижала пальчик к его губам.
— Не говори так. Никто не смеет ненавидеть Фейт.
Запах ее тела возбуждал, одурманивал. Гай встал, подошел к окну и оперся ладонями о подоконник.
— Мне надо идти, — сказал он, не оборачиваясь.
Воцарилось молчание. Потом Николь проговорила:
— Дверь не заперта, Гай.
Он взял пальто, шляпу и вышел. Ботинки хрустели по свежему снегу, оставляя на белизне желтоватые следы. Дорога домой была тягостной. Он ехал на метро, потом шел от станции Расселл-сквер пешком, отчетливо понимая, что совсем не хочет двигаться в этом направлении.
Ночь он провел без сна и рано утром тихо выскользнул из постели. Задержавшись на пороге спальни, Гай бросил взгляд на укутанную пуховым одеялом Элеонору. Стянутые сеткой темные волосы, фланелевая ночная сорочка с аккуратно застегнутыми манжетами. Впервые за последние месяцы он смотрел на нее не с неприязнью, а с жалостью. На кухне он выпил чаю, выкурил сигарету, потом оделся и поехал на автобусе на Мальт-стрит.
В шесть часов вечера, закончив прием больных, Гай отправился в центр города. Вынырнув из темной пасти метро, он замер, потрясенный красотой окружающего пейзажа. Полная луна освещала голубоватым светом белые покровы, лежащие на каждом доме и каждом дереве. По скользким тротуарам Гай добрался до Девоншир-плейс. Поднимая руку к дверному звонку, он понимал, что ступает на опасный путь. На тонкий лед, прикрывающий темную водную глубь.
Николь открыла дверь. Войдя в дом, он начал целовать кончики ее пальцев, потом ладонь, потом нежную кожу между пальцами. Расстегивая перламутровые пуговки на ее блузке, он услышал ее шепот:
— Как это чудесно, Гай, что именно ты должен стать моей настоящей любовью.
Письмо пришло в конце первой недели декабря. В нескольких скупых сердитых фразах Поппи сообщала, что Николь бросила мужа и ребенка и сейчас живет с Гаем Невиллом. Хотя письмо было коротким, Фейт пришлось прочесть его трижды, прежде чем до нее дошел смысл написанного. К горлу мгновенно подступила тошнота — ей едва хватило времени, чтобы добежать до тесной холодной ванной.
Однако Фейт продолжала работать на ферме, ездить на велосипеде туда и обратно, есть и пить. Ральф или Джейк, окажись кто-то из них на ее месте, устроили бы шумный скандал. Но не Фейт. Она была не способна на драматические поступки. Ей не досталась по наследству та черта характера, которая заставила Поппи убежать с Ральфом, а Джейка — отправиться добровольцем воевать в Испании. «Ты самая скучная из моих детей», — сказал когда-то Ральф, и Фейт была готова согласиться с этим.
