Ортала вышла вперед.
Стена призрачного пламени поднялась перед ней, оттесняя мор-глутов обратно, к выходу. Один за другим, они вспыхивали, корчились, крутились на полу волчком и рассыпались пеплом.
Но с улицы напирали все новые. А потом послышались шаги. И дрогнуло пламя, осело и зашипело на полу, поглощаемое пузыристой слизью.
Тленное зловоние наполнило холл, и в дверях показался сам Архип Петрович Дюссельдорф в шитом золотом кафтане. За спиной старика маячил Влад, но, судя по кислой физиономии, все происходящее не радовало его.
Хрёпл наблюдал, прячась за мраморными ступенями. Ножки и ручки его тряслись от страха, но глаза горели решимостью.
И вновь из темных очей Орталы вырвался черный туман. На этот раз — густыми клубами. Стелился он по полу и вставал стеной, преграждая Дюссельдорфу путь.
Но не дрогнул Дюссельдорф. Шагнул он в туман и протянул руки свои к Ортале. Двигался он медленно, порой замирая на месте. Плоть его пошла волдырями, золотой кафтан задымился, но шел Дюссельдорф. А глаза его, выпученные как у мор-глута, горели яростью.
Ортала шагнула назад. Она узнала своего старого врага и поняла, что сила его велика. Она готова была повернуться и бежать, когда почувствовала, что кто-то дергает ее за подол платья. Это был хрёпл. Глаза его сияли ярко-алым, подсвечивая туман, делая его похожим на густую кровь. И решимость Ивана Андреевича передалась Ортале. Она остановилась и ждала.
Дюссельдорф шел. Он был уже в центре зала, и туман пал, осыпавшись мелкими кровавыми каплями.
Разинул Дюссельдорф пасть свою от уха до уха и исторг столп зеленоватого пламени. Вырвались из чрева его духи и мороки и принялись кружить, лишая Орталу сил.
Но она не сдалась. Подняла руку, жестом останавливая Архипа Петровича и прошептала:
В этот миг падешь ты ниц. Глаз польется из глазниц, Гной прорвет твою утробу, Сам свою проглотишь злобу!
И в это мгновение огненный столп с духами и мороками устремился назад, в Дюссельдорфову пасть. Вся нечисть, вся гадость и слизь, исторгнутая им, поспешила обратно, прихватив по пути парочку зазевавшихся мор-глутов. За одно мгновение все, что наполняло зал, влетело ему в глотку. Раздался громкий хлопок и повалил едкий дым. А когда дым рассеялся, хрёпл увидел на полу ползающего и скулящего Архипа Петровича Дюссельдорфа, который собирал дряхлыми руками свои ускользающие потроха. Один глаз его также покоился на полу, другой — болтался чуть ниже подбородка на тоненькой жилке. Золоченый кафтан — почернел, обветшал разом и выглядел теперь не лучше половой тряпки.
Влад Дюссельдорф жался к стене, стоял бледный и не решался поднять глаза на Орталу. Она прошла мимо, будто его и не было вовсе. Хрёпл семенил следом, цокая копытцами по мраморному полу.
— А-а-а-а! — крикнул Влад на прощание.
Это Иван Андреевич не удержался и вновь пребольно хватанул упыря за ногу.
* * * *
Архип Петрович сосредоточенно елозил по скользкому полу, собирая свои внутренности. Затем, разобравшись с потрохами, взялся он за глаза. Левый глаз вошел в глазницу без проблем, а вот с правым пришлось повозиться. Он распух и отказывался отправляться на свое законное место.
Справившись, наконец, с глазами, Дюссельдорф огляделся.
В зале было пусто, Ортала ушла, мор-глуты, ежели таковые еще остались, вероятно, расползлись. Лишь его сын, Влад — ковылял наверх по широкой мраморной лестнице.
— Стой! — прохрипел старый Дюссельдорф.
Влад замер. Лицо его исказила гримаса страдания. Мало ему хрёпла, так теперь еще и отец! А так хотелось думать, что все закончено! Что Ортала уйдет к Вольронту, отец, если не сгинет — так займется своими делами, а его, Влада, перестанут дергать… и снова будут балы, танцы, цыган, играющий на скрипке, и прочие тихие радости. Влад облизнул пересохшие губы, вспомнив, что давненько не подкреплялся, и после всего пережитого просто необходима свежая кровь, и нехотя обернулся:
— Да, отец!
— Влад, помоги мне! Помоги мне, сын! Ты один у меня остался… ты один — моя опора в старости. Помоги мне. Мы должны остановить Орталу.
Влад заскрежетал зубами, сдерживая вопль отчаяния, что рвался наружу, и подошел к отцу, не посмев ослушаться.
— Держи… держи меня, — стонал Архип Петрович. — Помоги мне подняться.
Стараясь не смотреть, Влад поднял смрадное и осклизлое тело отца и поставил на ноги, слегка наклонив вперед.
— Глуты мои славные! Глуты мои верные! — хрипел и булькал старый Дюссельдорф. — Собирайтесь все, ибо пробил наш час. Спешите! Спешите и остановите Орталу! Задержите ее на мосту, не дайте пройти. Ведь коли пройдет она к Властелину, не видать вам больше света белого и тьмы ночной. И мне вместе с вами…
А затем отпихнул Архип Петрович сына, да так, что тот на пол полетел. А сам поплыл над полом и вышел на улицу, в ночь. Влад, прихрамывая, пошел следом, гадая, что еще задумал отец.
А Дюссельдорф вышел на Марсово поле, замер, паря над землей и принялся глазами вращать — ну точно мор-глут. Левый глаз норовил вывалиться, и старику приходилось постоянно моргать серым, истлевшим веком.
Тишина воцарилась кругом, да такая, что в ушах зазвенело. А потом поползли тени, что были темнее самой ночи. Тянулись они от Мраморного дворца и от домика в Летнем саду. Сгустились тени вокруг Дюссельдорфа, затем рассыпались по полю множеством глутов и принялись лепиться друг к другу, мор-глутов образуя. И лишь появлялись — сразу же устремлялись они к Троицкому мосту, вслед Ортале. А на их место становились все новые.
Удивился Влад числу их. Испугался армии несметной. И понял, что если бы не Ортала — в жизни бы не одолел он брата своего, Ивана…
Лишь скрылся во тьме ночной последний мор-глут, повалился Архип Петрович на землю, лишенный сил. Тихо скулил он и грыз пучок пожухлой травы, пребывая в отчаянии. Ведь дело еще не закончено. Ведь не смогут мор-глуты Орталу остановить, а дай бог — задержат ненадолго. Понимал это Дюссельдорф и боялся. И страх придал ему сил.
— Помоги мне, Влад, — не то прошипел, не то просвистел он.
Влад снова поднял отца. И направились они к Михайловскому замку, где ждали их гости, коим велено было не расходиться. Обещал им Дюссельдорф привести Орталу, и гости ждали этого с нетерпением, кто в ужасе, а кто в радости. И ждать готовы были — хоть целую вечность, позабыв про свои дела.
Тело отца было скользким и тяжелым. Потроха норовили выскользнуть из разорванной брюшины, а ноги еле передвигались. Ворчал старик недовольно, а потом зашипел злобно и оттолкнул Влада:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
