рубашки то, как часто бьется ее сердце. И то, как в такт ему вторит мое.
От этого желания ныли пальцы, скручивало нервы, жгло кишки так сильно, что хотелось кричать.
Нельзя, нельзя, нельзя дать слабину.
Я встал с дивана, не слишком грациозно оттолкнувшись руками от спинки, и пошел к выходу. Меня все еще шатало, но в голове стало шуметь, а во рту появился вязкий привкус шиповника. Значит, я начал трезветь. Осталось решить, что делать дальше, продолжить или поехать в отель, чтобы отоспаться. Я думал обо всем этом, как вдруг мне в спину прилетело:
— Раньше я так сильно хотела, чтобы вы умерли, и мне было за это нисколечко не стыдно. Представляете? Не очень по-христиански, верно?
Я замер. Обернулся, жадно ища взглядом хрупкую фигурку. Тина сидела на диване, на том самом месте, откуда недавно встал я. Она, опустив голову вниз, смотрела на пол, так внимательно, будто собиралась по памяти перерисовать узор ковра.
— А теперь? — мой голос звучал до невозможного чужим. Никогда раньше я так не говорил, ни до ни после.
Внутри меня что-то громко ухнуло вниз. Кажется, это надежда пролетела через все этажи и опустилась куда-то на дно, оказавшись между любовью и верой. Я внимательно смотрел на Тину, надеялся, что она сейчас поднимет свой взгляд, посмотрит на меня, все объяснит. Раньше.
Раньше, мать вашу!
— А теперь, — ее голос дрогнул так, будто она улыбалась, — а теперь мне за это стыдно.
В Новгороде мне было как угодно: плохо, душно, тошнотворно и тоскливо. Только хорошо не было, но город тут не при чем.
Я старательно избегал маршрутов, которые могли напомнить о той поездке. Обходил ее улицу за несколько кварталов, дом, церковь, ресторан и пустырь, как будто ничего не было. Собственно, и не было ничего.
В первый же день меня скрутило похмелье. Пришлось впихнуть в себя все возможные таблетки, залить это жирным супом с бараниной, чтобы хоть немного обуздать туман в голове. Картинки вокруг больше не рябили, но сам я еще зависал, как старый компьютер. Приходилось делать вид, что все нормально и отвечать невпопад на глупые вопросы, лишь бы закончить задуманное. С утра в гостинице состоялась пресс конференция, потом несколько независимых журналистов взяли у меня интервью, вечером я провел какой-то стрим и пару подкастов. Все, что должно было уйти на юристов, я потратил на прессу.
На второй день новость подхватили СМИ поменьше, и ко мне потянулась вереница звонков со всей страны — я не отказывал никому.
Я переиграл карту, это единственно возможное, понимаешь? Остановил сделку по гостиничному комплексу, переоформил некоторые документы, но главное, главное я купил журналистов. Это оказалось проще всего. Сейчас не так важно, что именно ты сделал, главное, как ты об этом рассказал.
В первый же день организовал пресс-тур по Заветному, объявив что АВ-Групп открывает самую большую, самую современную муниципальную клинику, оснащённую лучшим зарубежным оборудованием и специалистами, выписанными со всего мира, как товары по каталогу.
— Дева Мария, — медсестра вскинула руками, — ты открыл клинику? То есть, ну ты же…
— Бедный? — Воронцов зло оскалился: — все верно. Денег на больницу у меня не было, но они были у моей семьи. Я же мог…просто рассказывать: что устал и ухожу из бизнеса, что все дела отныне будет вести мой родственник и лучший друг — Виктор Воронцов. Что он решил заняться благотворительностью — все с моих слов, разумеется. Сейчас кажется странным и глупым, что я сделал что-то хорошее, только когда в моей жизни случилось столько плохого, словно это обида или месть семье. Может и так, тут трудно спорить.
В глазах общественности Виктор стал Богом — благородным, мудрым, щедрым. В глазах наших партнеров я превратился в инфантильного кретина, что неудивительно, после заявления о прекращении работы. Я сказал какую-то чушь про то, что мне нужно время для себя и что хочу начать с нуля, и про зимовку на Таиланде. Я никогда не проводил на Таиланде больше недели, мне там вообще не нравится: душно, мошкара и еда слишком острая. Но знаешь, мне поверили. Потом я пересматривал пару интервью, мужчина с экрана казался до того растерянным, будто впервые смотрит на людей без искажающих стекол, сбросив с лица ту самую маску тщеславного мудака.
— Наша клиника много стоит, — заметила медсестра.
— Умножь любую, кажущуюся тебе недосягаемой, цифру на 10 и ты получишь приблизительную себестоимость моего проекта. Очень дорого, очень громко, очень… Очень… Моя семья не разорится, я и не ставил такой цели перед собой. Но теперь им придется тратить время и деньги на что-то действительно хорошее.
— А если твой зять откажется от всего? Ну, ведь ты больше не директор, ты ведь по сути…
— Никто, — сцепив зубы, закончил за нее Андрей. — Виктор несомненно, идиот. Но он очень расчетливый идиот. Я создал ему славу хорошего парня, публика полюбила его в ту же секунду за все: от металлической оправы очков до заикания перед камерами. Он стал богатым добряком, создающим благие дела, теперь ему придется соответствовать перед семьей, инвесторами, партнерами, прессой. О последней я позаботился. Заплатил пяти небольшим изданиям, разбросанным по всей стране, и теперь каждое из них выпустит по одному сенсационному интервью, разоблачающему семью Воронцовых. Этого залпа хватит, чтобы Москва подхватила и раздула скандал, задумай Виктор прекратить строительство клиники или же уменьшить финансирование, или изменить моей сестре, или просто посмотреть куда-то в сторону. Выследить, откуда появится статья в следующий раз, невозможно, источники не связаны друг с другом, так что и перекупить не получится. Единственное, что остается делать любимому зятю — играть роль, которую придумал, написал и режиссировал для него я.
Воронцов Андрей.
Шутка судьбы: он на всю жизнь обречен быть моей марионеткой — то самое, от чего так отчаянно пытался освободиться.
И только когда я закончил все это, понял, что наступило время еще одного важного разговора. Выпил крепкий кофе, так, чтобы точно не уснуть. Так, чтобы мучаясь на кровати, взять телефон и написать своей бывшей жене:
«Привет, Анна, нам нужно поговорить».
— Ты очень красивая.
— Я очень толстая, — она улыбнулась и огладила пальцами большой выпирающий
