телефон у нее из рук. Последняя точка в статье была какой-то невероятно жирной, то есть, вот действительно точкой. Тине показалось, что все звуки вокруг нее пропали. Везде: дома, на улице, в мыслях роилась тугая мгла. И это было страшно. Тина смотрела прямо перед собой, видела, как губы матери шевелились, произнося какие-то слова, но не могла разобрать ни звука. И ведь даже забавно, люди вокруг открывали рты, словно были выброшенными на берег рыбами. Отдаленный звон приближался, нарастал, становился громче, вибрировал под подушечками пальцев и наконец накрыл ее с головой, разрывая барабанные перепонки истошным криком. Тогда она и потеряла сознание.
А потом, ничего не было. Не было больше ничего. Какие-то разговоры, слезы, молитвы. Клятвы и обещания, обиды и поцелуи, улица, черные руки с грязными неопрятными ногтями, которые цеплялись за край ее сарафана. Ногти она помнила точно, а вот лица — нет. Отец и окружающее безмолвие, как будто они одни против всех, кто молчит. Она увидела, как кто-то достал нож. То есть, только она и видела, а папа нет, не успел обернуться. Вид крови как-то вмиг оживил толпу, ставшую вдруг участливой. Тут же нашлись соседи, знакомые, кто-то позвонил в полицию, но это было уже не важно.
Они все так же жили дома, ходили на цыпочках, говорили шёпотом, как будто могли разбудить того, кто только что заснул, хотя целую неделю никто не смыкал глаз.
Тина поднялась по лестнице и занесла руку, чтобы открыть дверь, как та распахнулась сама. На пороге стояла мама, за ее спиной тетя и весь их вид говорил о том, что случилось непоправимое.
— Папа? — прошептала она побелевшими губами.
— Что это? Нам принесли для тебя. — Мама не услышала ее вопрос. Она протягивала скомканную бумажку с неразборчивыми буквами и парой печатей банка. Несколько секунд понадобилось, чтобы девушка смогла прочитать — какая-то сумма денег, не гигантская, но такая нужная для лечения. Она подняла взгляд на маму и улыбнулась:
— Наконец что-то хорошее, Бог услышал наши молитвы.
Звон пощечины ножом вспорол нездоровую тишину в доме. Больно не было, страшно тоже — только громко и слегка горела кожа под ладонью. Тина дотронулась до щеки, с равнодушием констатируя, что лицо было невероятно горячим, а пальцы ледяными. Переведя взгляд с мамы на тетю, Тина удивилась: они обе плакали. В глазах тети блестели слезы, как будто не папа, а она была больна.
— НЕ дорого берешь, — голос мамы вдруг стал каким-то совершенно чужим. Она никогда, даже сердясь на нее, не разговаривала так.
— Иди к детям, тебе сейчас нельзя волноваться, — тетя вышла в коридор и закрыла за собой дверь.
— Впусти, пожалуйста.
— Уходи.
Это не было похоже на шутку. Все знакомое, что окружало Тину с детства, вдруг обернулось чужим. Стены, мебель, выцветшая краска на шинах, козырек крыши — все это смотрело враждебно, ощерившись неровными зубцами забора, словно готовилось сожрать Тину. Словно сам дом отторгал ее.
— Вот деньги, — тетя протянула вперед маленький тканевый кошелек с вырванной молнией, — тут мое пособие, больше дать не могу. Вещи твои я собрала, положила самое нужное, думаю, на первое время тебе хватит.
— Куда мне идти? — не поняла Тина.
— А мне почем знать. Как пришла, так и уходи. — Тетя сглотнула слезы и отвернулась: — Ну, иди уже, Ляль! Как-нибудь все утроится, Боря выздоровеет, тут все забудется, и ты вернешься. А если нет, так может…может, оно и к лучшему.
Она бросила короткий взгляд на остекленевшую фигуру племянницы и отвернулась к двери. Там, на пороге, поколебавшись долгую секунду, произнесла, глядя в деревянные доски:
— Зачем ты с нами так, дочка? Что же ты сделала, Аленька?
То, что тетя впервые назвала ее по имени, било больнее пощечины. Тина кинулась к двери, но не успела, та закрылась. Тетя провернула ключ в замке и навалилась, будто всерьез боялась, что хрупкая девушка может попытаться взять дом штурмом.
Но она не могла. Сил у Тины едва хватало на то, чтобы дышать. Опустившись на землю, она увидела, как из сумки под ее ногами торчали яркие колготки. Не ее, младшей сестры. Поддев ногой ручку, Тина подтащила сумку к себе и стала перебирать вещи в ней: мамин сарафан, рубашка брата, ее школьная форма. Вещи, которые собрала тетя, оказались здесь случайно. Она торопилась, хватала первое, что попадет под руку, и даже не смотрела, откуда что брала. Здесь же оказалась папина телогрейка и зимний шарф. Кому нужен шарф летом? О том, что она может не вернуться до самых морозов, думать не хотелось.
В кошельке лежало двадцать тысяч мелкими купюрами. Целое состояние, когда ты живешь дома с семьей и абсолютное ничто, когда тебе негде спать и нечего есть.
Закрыв глаза, Тина обняла себя руками, чтобы унять дрожь. Нужно держаться. Не плакать. Выстоять.
Раскачиваясь в сторону, она как проклятая повторяла один лишь вопрос:
— Что же ты сделала, Аленька? Боже, и в самом деле, что?!
* * *
Она согласилась на предложение Виктора сразу. К тому моменту Тина была готова принять любые условия и выполнить любую работу, лишь бы деньги, полученные ею, смогли помочь отцу. За недолгое время, что она провела в Москве, у нее с сестрой появилось странное правило: говорить можно только о здоровье папы. Лучше не становилось, денег все так же не было, сплетни о семье до сих пор не утихали, кажется та статься повлекла за собой новые и теперь жители города смаковали не только жизнь Ляли, но и остальных членов семьи.
Этого было достаточно, чтобы согласиться на все, что предложил Виктор — лишь бы платили деньги. Сначала Тина даже не поняла, что именно от нее нужно. Улыбаться, не грубить, выглядеть жалко — последнее ей даже не пришлось играть, — и постоянно приносить какие-то бумаги. Ей сразу заплатили аванс, на эти деньги Тина впервые досыта поела и купила себе обувь, ее тканевые мокасины разошлись по швам. Все остальное отправила сестре.
Там, на складе, все было уже решено. Единственное, что она должна была сделать — понравиться Воронцову Андрею.
— Понравиться, просто понравиться, Господи, как будто это вообще возможно!
Тина
