Однако, когда татары рассмотрели стоящий на земле бочонок с порохом, смех их немного поутих, передние ряды попятились назад, отодвигая факелы подальше, а дозорный поднял с земли огниво и показал остальным: преступление Млада ни у кого не вызывало сомнений.
И тогда из шатра вышел «хан» — на самом деле, простой сотник, чуть побогаче и посерьезней остальных: приземистый, кривоногий и рыжий татарин. Млад постарался выглядеть бесстрашным, но мысль о том, что перед смертью его начнут пытать, поколебала его уверенность в собственных силах — сломанная рука не оставила ему никаких заблуждений на этот счет. «Хан» смерил его презрительным взглядом сверху вниз: зареванного, перепуганного и дрожащего. Млад собрал в кулак все мужество, на которое был способен, и с вызовом посмотрел «хану» в глаза.
— Лазутчик князя Бориса столь же отважен, сколь юн, — изрек «хан» по-русски, — и заслужил быструю смерть. Спасибо князю за бочонок пороха — будем считать это гостинцем от вашего стола нашему столу.
Что-то по-татарски обижено ответил ему дозорный, все еще раздосадованный своей оплошностью, и татары заспорили вдруг: горячо, со смехом и подначками друг друга. Млад не понимал, о чем идет речь, но ему пришло в голову, что они готовы побиться об заклад. Глядя на его растерянное лицо, кто-то объяснил ему по-русски: дозорный берется убить его одним ударом кулака. Млад ни секунды не верил, что его можно убить одним ударом, пока кто-то из татар не показал пальцем на свой кадык. Но дозорный замотал головой, и даже затопал ногами, с презрением отвергая столь простой способ убийства — он собирался убить лазутчика ударом в лицо. Они действительно бились об заклад, доставая из кошелей серебряные монеты, подвески, цепочки, жемчужные ожерелья. Младу показалось, что все это происходит не с ним, потому что с ним такого произойти не может. И лучше бы ему на самом деле умереть по-настоящему, безо всяких споров — мертвые срама неймут. Быть убитым одним ударом кулака показалось ему унизительным…
— Я уже пообещал мальчику быструю смерть, — «хан» смеялся вместе со всеми и заговорил по-русски, — но так и быть: если он не будет убит одним ударом, мы подарим ему жизнь. Иначе это будет не быстрая смерть, ведь верно?
Они еще долго обсуждали условия спора, то забирая, то вытаскивая побрякушки назад, со всех сторон подтягивались проснувшиеся воины, и тоже включались в спор: им было весело. Млад же думал о том, как ему достойно встретить смерть, и не верил в нее.
Наконец, татары разошлись в широкий круг на открытом пространстве, дозорный схватил Млада повыше локтя и поднял на ноги: Млад прокусил губу, но жалобного крика сдержать не смог, что вызвало новый взрыв смеха. От боли закружилась голова и затошнило, он спотыкался и едва не падал, влекомый дозорным на середину круга, а когда тот выпустил его локоть, Млад не удержался на ногах и снова рухнул на колени. А когда дозорный встал перед ним и приподнял рукав, Млад представил себе, с какой силой эта рука может ударить, как хрустнут кости и вопьются в мозг. Да его голова разлетится на куски, как тыква! Страх судорогой пробежал по телу, губы стали разъезжаться, но Млад прикусил их покрепче — сейчас они снова начнут смеяться! Но татары уже не смеялись, напротив, смотрели на русского мальчика с любопытством, в ожидании.
Дозорный примерился — ему было неудобно. Если бы Млад стоял на ногах, ударом в подбородок тот бы снес ему голову. Теперь же ему пришлось искать другой способ выиграть спор. Млад вдохнул. Тело его дрожало, он неожиданно почувствовал, как ему холодно, и губы ехали в стороны все заметней, и зубы не помогали их удержать. Ему даже не пришло в голову уклониться от удара, и сосредоточился он только на том, чтобы до конца быть бесстрашным: не зажмуриться, не закрыть лицо руками, не показать им, как он боится.
В последний миг, когда широкий кулак уже летел ему навстречу, он не выдержал и попытался отвернуться, инстинктивно задирая лицо вверх. Это и спасло ему жизнь — прямой удар был направлен в переносицу, и наверняка убил бы его, но в результате пришелся на скулу: в голове что-то лопнуло с грохотом, Млад полетел на вытоптанную землю, как соломенное чучелко, врезаясь в нее правым плечом, боль в руке перекрыла боль от удара в лицо, и он потерял сознание.
— На рассвете татары перекинули Млада через седло и привезли в поле, на краю которого стоял наш лагерь, долго кричали, смеялись и махали нам руками, а мы не могли понять, чего им надо. Тогда они скинули его на землю, еще немного покричали, показывая на него пальцами, и ускакали, — отец вздохнул, — князь послал большой отряд, ожидая подвоха, но татар там не было — они не собирались нападать. Когда Млада принесли ко мне, он еще не пришел в себя.
Тут отец соврал снова: Млад пришел в себя еще на лошади, его рвало, перед глазами бешено кружилась земля и невыносимо болела рука. От удара об землю он потерял сознание лишь на миг, а потом его рвало снова, он полз по полю к своим, потому что из-за высокой травы не видел отряда, выехавшего навстречу; полз совершенно не в ту сторону, плакал и подвывал от боли. И к отцу его принесли в твердой памяти, только совсем измученного и сломленного: он цеплялся за рубаху отца левой рукой, трясся и прижимался к нему лицом, потому что никогда с такой силой не ощущал важности родства, и никогда настолько не нуждался в отцовской любви и защите. У него не осталось мужества даже на то, чтобы винить себя в провале.
— А почему они его отпустили, раз он успел все сосчитать, высмотреть и подслушать разговоры? — спросил Ширяй.
— Они же не знали, что он все сосчитал, — немедленно парировал отец.
— А могли бы догадаться… — протянул Ширяй презрительно, — я же говорю — татары еще и дураки при всем при этом.
— При чем это «при всем»? — спросил Млад недовольно.
— А при всем, — ответил Ширяй.
— Недооценка врага — серьезная и дорогая ошибка, — пожал плечами Млад.
— А переоценка — напрасная трата сил, времени и чужих жизней, — не сдался Ширяй.
— Я думаю, тебе чужими жизнями распоряжаться не доверят, — кивнула Ширяю Дана, — и я этому очень рада.
— А ты меня вообще ни во что не ставишь, — проворчал в ответ Ширяй.
— Не груби, — Млад легонько стукнул ладонью по столу, — не со мной разговариваешь!
— Я не грублю, я высказываю свое мнение. На это я хотя бы имею право?
— Чтоб тебя во что-то ставили, надо из себя что-то представлять. А ты пока ничем, кроме наглости, не выделяешься, — с полуулыбкой сказала Дана.
— И кто кому грубит? — Ширяй повернулся к Младу, — и я что, должен молчать?
— Дана, оставь его, — Млад накрыл ее руку своей, — он выделяется, выделяется. Он умный, только пока молодой, а это со временем пройдет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
