— Кто там? — чуть приоткрылась смотровая щель, и оттуда вылез автоматный ствол.
— Я командир полка, — откликнулся Хванской, осторожно сдвигаясь в сторону из сектора обстрела.
Дверка беззвучно распахнулась, и выглянул красноармеец с погонами старшего сержанта на кожаной тужурке.
— Заходите, товарищ белогвардеец, командир ждёт, — и гостеприимно качнул автоматом, указывая направление.
Командирское купе располагалось совсем близко. С узкой кровати навстречу встал высокий блондин с холодными глазами последнего варяга и представился:
— Капитан Макс Имушкин. Вы полковник Дёмин?
— Я есаул Хванской, Дмитрий Иванович. А Николай Константинович убит в бою.
— Извините. Я направлен в распоряжение генерала Деникина для создания пограничной стражи Великого Княжества Литовского. У Вас когда следующий сеанс связи с Антоном Ивановичем?
— Понимаете, капитан, при штурме аэродрома наша радиостанция пострадала и восстановлению не подлежит.
— Так аэродром захвачен? Отлично. А почему не воспользовались радиоузлом в диспетчерской, или как тут она называется?
— Там тоже всё вдребезги. От всего хозяйства остались только две казармы, склад ГСМ, взлётная полоса с тремя сожженными литовскими истребителями, и один немецкий самолёт.
Советский пограничник сразу оживился:
— Какой?
Есаул развёл руками:
— Большой, с одним винтом. А в марках и модификациях я не разбираюсь.
— На нём наверняка есть передатчик. Немцы народ аккуратный.
— Вы серьёзно?
— Что, про немцев?
— Нет, про рацию. У нас же ваш красный генерал весь израненный лежит. Нужно срочно оперировать, а некому. Наш лекарь говорит — только в Москву.
Капитан задумался, закусив нижнюю губу.
— Знаете что? Наверное, придётся мне лететь. Советская власть боевыми генералами не разбрасывается. Заодно и остальных тяжёлых захвачу. Их много?
— Вместе с Архангельским — четверо…, осталось. А Вы что, лётчик?
Макс Имушкин ностальгически вздохнул:
— Бомбардировщик. По крайней мере, полгода назад был им. Ну что, едем к Вам?
— У меня тут мотоциклет…
— Ну его на хрен, — отмахнулся пограничник-бомбардировщик. — Семёнов!
— Здесь, товарищ капитан, — откликнулся давешний сержант.
— Пусть выгружают мою танкетку. И скажи капитану Филипову — остаётся за меня.
Упомянутый заместитель сам появился в дверном проёме:
— Ты куда собрался, Андрей?
Имушкин нахмурился:
— Виктор Эдуардович, сколько можно напоминать о соблюдении маскировки? Пока мы не вернулись на Родину, называйте меня Максом. Я пока в Москву сгоняю. Постараюсь вернуться завтра к вечеру. Товарищ есаул, своего врача отдадите? А то, мало ли чего в полёте случится? Пусть приглядывает.
— Конечно-конечно, — не веря своей удаче поспешил согласиться Дмитрий Иванович. Не дай Бог капитан ещё передумает, и решит лететь без сопровождающего.
Житие от Гавриила
Я открыл глаза и увидел перед собой Чехова. Он стоял вполоборота и что-то бормотал себе под нос, размешивая подозрительного вида жидкость в высоком стакане. Погодите, товарищи, меня вроде бы убили? Это что, получается, вернулся домой?
А почему тогда Антон Павлович? Он, хотя и врач по профессии, проходит у нас совсем по другому отделу. Занимается распределением душ актёров, строго следя за тем, чтобы никто из снимавшихся в мыльных операх не попал в Рай.
— Вы очнулись, товарищ генерал?
Нет, это не Чехов, голос не тот.
— Где я?
Действительно, где? Что это гудит, и почему изредка покачивает?
— Мы в самолёте, — объяснил врач.
Точно — это врач. Иначе, зачем в белом халате?
— Как я сюда попал?
— Вы были сильно ранены, пришлось эвакуировать. Попить не хотите?
Шершавый язык не дал выговорить ни слова, и пришлось кивнуть, что отдалось болью в груди. Тип в пенсне поднёс стакан к моим губам. Несмотря на странный вид, вкус оказался приятным.
— Спасибо, — я попытался улыбнуться. — Что это?
— О-о-о! — воскликнул доктор. — Это амброзия чистая со сладким нектаром. Напиток богов и поэтов. Образно говоря. А так — вода, подкрашенная красным вином. И чуть-чуть отвара индийской конопли.
— Так Вы поэт?
Собеседник польщено поклонился:
— Имею честь быть им. Позвольте представиться — Александр Дорофеевич Обердовский. Хотите послушать мои стихи?
Ох, больно то как. Ладно, пусть читает, может хоть немного отвлечёт.
— Только что сочинил. В прошлом году, — пояснил поэт, принимая позу античной статуи. — Фантастическо-патриотическая сага в восьми томах:
Мощно ударили крепкие вёсла по глупым главам медноблещущих римлян.Мудрый, как сто капуцинов, Великий Иосиф направил полки к Карфагену.
— Стойте, — перебил я оратора. — Какой ещё Карфаген?
— Вы не поняли, товарищ генерал? Это же альтернативная история. Знаете где развилка? Я поменял местами римлян и карфагенян, и переместил туда товарища Сталина. Правда, здорово получилось?
На кого из нас конопля подействовала?
— Извините, Александр Дорофеевич, поэзия очень трудна в понимании для моего ослабленного ранами организма, но не могли бы пояснить — какое отношение имеют сто капуцинов к Иосифу Виссарионовичу?
— Тоже понравилось? Я, правда, не знаю, что это обозначает, но слово очень красивое. Поначалу пришло на ум — «монгольфьер», но звучанием наводит на мысль о монголах. А о победе над ними у меня следующие шесть томов. Да вы дальше послушайте:
Бьется суровый Антоний Деникин во славу железных своих легионов.Вместе с Великим Иосифом в прах обратив беспробудных вандалов…
— Простите, каких? На всякий случай уточняю я.
— Беспробудных. Варвары. Обязательно должны быть пьяницами. И вот ещё:
В космосы дальние шлёт колесницы велением сердца Великий Иосиф,Тварей зловредных сражая бессчётно в великом порыве трёхтомником Маркса…
Из пилотской кабины выглянул лётчик и ехидно переспросил:
— А как колесницы в космос полетят? Кони без воздуха подохнут.
Поэт сердито надулся, но промолчать не смог:
— Что Вы понимаете в авторском замысле? Я вызываю Вас на дуэль!
— Это пожалуйста. Это завсегда, — согласился пилот и вышел в салон.
При виде внушительных кулаков Обердовский заметно спал с лица и испуганно воскликнул:
— Так нельзя! Зачем Вы бросили руль?
— Не бойся, пешеход, тут штурвал, а не баранка. Я автопилот включил — это же «Хейнкель-Блитц».
Мне стало интересно, и я задал вопрос:
— Разве на них ставят?
Лётчик нимало не смутился:
— Пока ещё нет. Ну, так я старые подтяжки привязал. Авось и долетим.
— Понятно, что в небе не останемся, — сварливо пробурчал доктор, чем и напомнил о себе.
— Что там насчёт дуэли? Ой, извините, товарищ генерал-майор, забыл представиться. Капитан Максимушкин.
— А по имени-отчеству?
— Андрей, — смутился пилот. — Для отчества рано ещё. Вот когда стану майором…
— Станешь, — напророчил я. Только Эскулапа нашего не обижай. По возможности.
— Меня неправильно поняли, — возопил поэт, стараясь вжаться спиной в борт самолёта. — Подразумевалась дуэль литературная, эпиграммами.
— Вот как? — капитан посмотрел сверху вниз. — И позвольте полюбопытствовать у опытного литератора — сколько книг Вы написали?
Обердовский вызов принял, и теперь снисходительно ухмылялся, глядя на Максимушкина, как на несмышлёныша.
— Девяносто две! И ещё семьдесят одну под шестнадцатью псевдонимами.
— Эх, ни фига! Это сколько же лесу на бумагу перевели? Все напечатаны?
Доктор не смутился:
— Я выше этих предрассудков. Любой графоман, выпустивший книгу в издательстве, гораздо ниже моей гениальности. Не надо сравнивать меня и кого-то там ещё. И запомните — никогда Александр Обердовский не будет писать на потеху толпе, потакая её низменным интересам. Это всё завистники наговаривают. Они сидят в издательствах и редакциях, не давая ходу моим творением. Выбирают этого, что про кораблик с белым парусом писал…
— Каверина?
— Да, его! Ну и пусть. Художник обязан быть голодным!
Трагичность момента была поддержана самолётом, который взвыл двигателем, клюнул носом, и начал готовиться к встрече с землёй, стремительно набирая скорость. Капитан, матерясь, метнулся в кабину и полёт выровнялся. Машина снова набрала высоту, и Андрей опять появился в салоне.
— Подтяжки лопнули, — пояснил он, вытирая выступившую на лбу испарину. — Старые совсем, видно кто-то из немецких лётчиков выбросил за ненадобностью.
