— Генерал Бернадотт, допускаете ли вы возможность, что мой сын расстреляет герцога Энгиенского? — спросила она без предисловия.
— Это не первый консул, а военный совет вынес смертный приговор, — ответил Жан-Батист осторожно.
— Военный совет исполняет желания моего сына. Считаете ли вы возможным, что мой сын допустит приведение приговора в исполнение?
— Не только возможным, но и вполне вероятным. Иначе я не понимаю, зачем он взял в плен герцога, который находился не на французской территории, и зачем он отдал его суду военного совета.
— Спасибо, генерал Бернадотт, — произнесла м-м Летиция, рассматривая свою камею.
— Знаете ли вы мотивы, которые толкнули моего сына на этот поступок?
— Нет, мадам.
— Но у вас есть какие-либо предположения?
— Я предпочел бы их не высказывать, мадам.
Она промолчала. Она сидела на диване, наклонившись вперед, ноги слегка раздвинуты, как очень уставшая крестьянка, которая может себе позволить минуту отдыха.
— Генерал Бернадотт, знаете ли вы, к чему приведет исполнение этого приговора?
Жан-Батист не ответил. Он запустил руку в свои густые волосы, и по его лицу я видела, насколько тягостен ему этот разговор. Тогда она подняла голову. Ее глаза были широко раскрыты.
— К убийству! Это приведет к подлому убийству!
— Успокойтесь, мадам, — начал Жан-Батист.
Но она подняла руки и жестом заставила его замолчать.
— Успокойтесь, сказали вы?.. Генерал Бернадотт, мой сын на пороге подлого убийства, а я, его мать, должна быть спокойной?
Я села рядом с ней на диван и взяла ее руку. Ее пальцы дрожали.
— Наполеон имеет для этого политические основания, — прошептала я.
Но она сердито огрызнулась:
— Придержите язык, Эжени! — и вновь впилась взглядом в Жана-Батиста. — Для убийства нет оправдания, генерал! Эти политические основания…
— Мадам, — мягко сказал Жан-Батист. — Вы много лет назад отослали своего сына в военную школу, и он стал офицером. Вероятно, у вашего сына взгляды на жизнь человека несколько другие, чем у вас, мадам.
Она горестно покачала головой.
— Мы не говорим о человеческой жизни во время битвы, генерал! Разговор идет о человеке, которого силой привезли во Францию, чтобы лишить жизни. Этот расстрел лишит Францию уважения в глазах всего мира! Я не хочу, чтобы мой сын Наполеон стал убийцей! Я не хочу этого, понимаете!
— Вы должны с ним поговорить, мадам, — предложил Жан-Батист.
— Но, но [9], синьор, — ее голос хрипел и рот лихорадочно кривился. — Это ничему не поможет. Наполеон скажет: «Мама, ты ничего не понимаешь, иди спать!» или «Мама, хочешь, я увеличу твою пенсию?»… Нужно, чтобы к нему поехала она, Эжени!
Мое сердце остановилось. Я отрицательно затрясла головой.
— Синьор генерал, вы не знаете, но давно, когда мой Наполеон был арестован, и мы боялись, что его расстреляют, это она, маленькая Эжени, побежала к военному начальнику, и она пришла нам на помощь. Теперь нужно, чтобы она поехала к нему, нужно, чтобы она напомнила ему…
— Не думаю, что это может повлиять на первого консула, — сказал Жан-Батист.
— Эжени… пардон, синьора Бернадотт, мадам, вы же не хотите, чтобы ваша страна стала в глазах всего света Республикой убийц? Правда, вы этого не хотите? Мне рассказывали сегодня те, кто был у меня, что у этого герцога тоже есть старенькая мать и невеста… мадам, сжальтесь надо мной, помогите мне, я не хочу, чтобы мой Наполеон…
— Дезире, оденься и поезжай в Тюильри. — Жан-Батист говорил тихо и непреклонно. Я встала.
— Ты проводишь меня, правда, Жан-Батист? Ты проводишь меня?
— Ты прекрасно знаешь, девчурка, что это отнимет у герцога последний шанс, — сказал Жан-Батист с горькой усмешкой. Потом он обнял меня за плечи и прижал к себе. — Тебе нужно говорить с ним без свидетелей. Я почти уверен, что ты ничего не достигнешь, но все-таки стоит попробовать, моя любимая!
Его голос был полон жалости. Я согласилась с ним, но не могла не сказать:
— Будет, пожалуй, неудобно, если я поеду одна ночью в Тюильри. Достаточно женщин, которые в такой поздний час входят… — и, не заботясь о том, что слышит м-м Летиция, я продолжала: — которые входят к первому консулу.
Но Жан-Батист сказал:
— Надень шляпу, пальто и — в дорогу!
— Возьмите мою карету, мадам. И, если вы не возражаете, я подожду здесь вашего возвращения, — сказала м-м Летиция.
Я машинально согласилась.
— Я не буду вас беспокоить, генерал. Я сяду здесь у окна и буду ждать, — услышала я еще.
Потом я побежала в свою комнату и, торопясь, надела свою новую шляпу, украшенную бледной розой.
С тех пор, как четыре года тому назад адская машина взорвалась рядом с коляской Наполеона, и не проходит месяца, чтобы министр полиции Фуше не раскрыл заговора против первого консула, в Тюильри нельзя попасть без того, чтобы вас не останавливали каждые десять шагов и не спрашивали, зачем вы едете. Однако я преодолела все преграды легче, чем предполагала. Каждый раз, когда меня останавливали, я отвечала: «Я хочу говорить с первым консулом», и меня пропускали. У меня не спрашивали моего имени. Меня не спрашивали также и о цели моего визита. Национальные гвардейцы только понимающе ухмылялись, разглядывая меня, и мысленно меня раздевали… Все это было мне крайне неприятно. Наконец я оказалась у двери, которая должна была вести в приемную первого консула.
Я никогда здесь не была, потому что на тех семейных торжествах, на которых мы бывали в Тюильри, мы обычно были в апартаментах Жозефины. Два солдата Национальной гвардии, стоявшие на карауле у дверей, меня ни о чем не спросили. Я открыла дверь и вошла.
Молодой человек в штатском писал за большим бюро. Мне пришлось кашлянуть два раза, чтобы он меня услышал.
— Что угодно мадемуазель?
— Мне нужно поговорить с первым консулом.
— Вы ошиблись, мадемуазель. Вы находитесь в рабочих комнатах первого консула.
Я не поняла, о чем он говорит.
— Первый консул уже лег? — спросила я.
— Первый консул еще находится в своем рабочем кабинете.
— Тогда проводите меня!
— Мадемуазель! — было смешно видеть этого молодого человека, разглядывавшего меня от макушки до кончика туфель. — Мадемуазель, камердинер Констан вам, вероятно, сказал, что будет ожидать вас возле входа со двора. Здесь… здесь рабочий кабинет!
— Но мне нужно поговорить с первым консулом, а не с его камердинером. Пойдите к первому консулу и спросите его, сможет ли он уделить мне одну минуту. Это… это совершенно необходимо.
— Мадемуазель! — сказал молодой человек умоляющим тоном.
— И не называйте меня мадемуазель. Я мадам Жан-Батист Бернадотт.
