Я почувствовала, что мое сердце бьется сильными толчками. А он уже доставал другой лист. Па нем были львы во всевозможных положениях. Львы отдыхающие, прыгающие, львы лежащие и нападающие. Наверху листа, как раз под рукой Наполеона, был загнут угол. Он сбросил лист на пол и показал другой. На нем был изображен орел с распростертыми крыльями.
— На этом я остановился. Он тебе нравится? Это мои гербы. Гербы императора Франции.
Может быть, эти слова мне приснились? Я наклонилась и взяла лист с рисунками. Мои пальцы дрожали. А Наполеон вновь вернулся к своему бюро и держал в руках лист с красной печатью.
Он был неподвижен, губы крепко сжаты, подбородок резко очерчен. Я почувствовала, как на моем лбу выступают капельки пота. Я смотрела на него, не спуская глаз. Тогда он наклонился вперед. Взял перо. Написал слово на листке и присыпал песком, чтобы просушить. Потом быстро схватил бронзовый колокольчик. На колокольчике был изображен орел с распростертыми крыльями.
Секретарь вошел в комнату. Наполеон аккуратно сложил листок.
— Запечатайте!
Секретарь поторопился покапать воском одной из свечей. Наполеон смотрел на него внимательно.
— Немедленно отправляйтесь в тюрьму Венсен и передайте это коменданту. Вы отвечаете за вручение этого лично коменданту тюрьмы.
Пятясь и кланяясь, секретарь покинул комнату.
— Я хотела бы знать, что вы решили, — сказала я внезапно охрипшим голосом.
Наполеон наклонился и стал собирать с пола лепестки от моей растерзанной розы.
— Вы испортили свою шляпу, мадам, — заметил он и протянул мне горсть лепестков.
Я поднялась, положила рисунок орла на маленький столик и бросила кусочки шелка в огонь.
— Не огорчайтесь, — сказал он. — Эта шляпа вам не идет.
Наполеон проводил меня пустынными коридорами. Я смотрела на стены. «Пчелы, — думала я. — Пчелы будут украшать Тюильри».
Каждый раз, как караульные преграждали мне путь, я вздрагивала. Узнав Наполеона, они сразу «брали на караул». Он проводил меня до кареты.
— Это экипаж вашей матери. Она ожидает моего возвращения. Что я должна передать ей?
Он склонился к моей руке, но на этот раз не поцеловал ее.
— Пожелайте маме доброй ночи. А вас, вас я благодарю от всего сердца за ваш приезд, мадам!
В моей гостиной я нашла м-м Летицию в том же положении, в каком оставила ее. Она сидела у окна в кресле. Небо уже посветлело. В саду чирикали птички. Жан-Батист что-то писал.
— Простите, что я так задержалась, — сказала я. — Но он меня не отпускал и болтал о разных вещах. — Железный обруч сжал мне горло.
— Послал ли он приказ в тюрьму? — спросила м-м Летиция.
Я кивнула.
— Конечно. Но он не захотел сказать мне, на что он решился. Он просил передать вам «доброй ночи».
— Спасибо, дитя мое, — сказала м-м Летиция, вставая. У двери она еще раз повернулась ко мне. — Что бы ни случилось, спасибо!
Жан-Батист взял меня на руки и унес в нашу спальню. Он снял с меня платье и сорочку, потом попробовал надеть на меня ночную рубашку. Я была такая усталая, что не могла поднять рук. Тогда он просто завернул меня в одеяло.
— Знаешь, Наполеон хочет стать императором, — прошептала я.
— Я слышал об этом. По-моему, это распространяют его враги. Кто тебе сказал?
— Сам Наполеон!
Тогда Жан-Батист наклонился ко мне и посмотрел на меня побелевшими глазами. Потом он быстро отошел и отправился в свою туалетную. Я долго слышала, как он ходил по комнате. Я не заснула, пока не почувствовала его рядом с собой и не спрятала лицо на его плече.
Спала я до позднего утра, и во сне я протестовала против чего-то, что меня мучило. Я видела во сне белые листы бумаги, по которым ползали пчелы.
Мари принесла завтрак и утренний листок «Монитора». На первой странице я прочла, что герцог Энгиенский был расстрелян сегодня в пять часов угра в тюрьме Венсен.
Несколько часов спустя м-м Летиция пустилась в дорогу, к своему изгнанному сыну в Италию.
Глава 17
Париж, 21 мая 1804 г.
— Ее императорское высочество, принцесса Жюли, — доложил Фернан, и в шелесте шелков вошла моя сестра Жюли.
— Госпожа маршальша, как вы провели ночь? — спросила она. Углы ее губ дрожали, и нельзя было понять, смеется она или плачет.
— Благодарю от всего сердца, Ваше императорское высочество, — ответила я, делая глубокий реверанс, точно такой, каким учил меня м-сье Монтель.
— Я нарочно приехала пораньше, мы можем немного посидеть в саду, — сказала моя сестра, Ее императорское высочество, принцесса Франции.
Наш сад невелик; розариум, за которым ухаживаю я сама, не очень хорош, и нет милого развесистого каштана, под которым так хорошо мечталось в нашем саду в Соо. Но когда цветут сирень и две молодые яблони, посаженные Жаном-Батистом в день первой годовщины Оскара, мой садик на улице Сизальпин очень хорош.
Жюли обмахнула платком пыль со скамейки, прежде чем сесть в своем шуршащем голубом платье. Два страусовых пера, пристроенных к ее прическе, горделиво покачивались.
Мари принесла лимонад и критическим тоном заметила:
— Вашему Императорскому высочеству следовало бы немного подрумяниться. Жена маршала выглядит лучше.
Жюли раздраженно ответила:
— Это потому, что у нее нет стольких забот. У меня столько хлопот с переездом! Мы переезжаем в Люксембург, Мари.
— Прекрасный особняк на улице Роше уже нехорош для принцессы Жюли! — заметила Мари сварливо.
— О нет, Мари! — умоляющим тоном сказала Жюли. — Ты не права. Я ненавижу дворцы! Это лишь потому, что наследник французского престола должен жить в Люксембургском дворце.
Жюли, жена наследника французского трона, имела очень несчастный вид. Но Мари не желала ничего слышать.
— Это не пришлось бы по вкусу вашему покойному батюшке, — ворчала она. Вызывающе подбоченившись, она добавила:
— Ведь покойный месье Клари был республиканцем!
Жюли сжала ладонями виски.
— Что я могу? Что я могу?
— Оставь нас одних, Мари, — попросила я. И как только Мари вышла и не могла нас слышать: — Не слушай эту старую мегеру, Жюли!
— По правде же, я ничего не могу! — сказала Жюли плаксивым тоном. — Честное слово, переезд на новую квартиру — удовольствие небольшое, а все эти церемонии уносят мое здоровье. Вчера — назначение маршалов, где мы простояли, да, простояли, не присаживаясь, три часа, а сегодня в соборе Дома инвалидов…
— Мы там будем сидеть, — утешала я ее. — Пей свой лимонад!
Лимонад был сладковато-горький на вкус. У него был привкус этих последних дней. Единственной «сладостью» этих дней был поток поздравлений: мой Жан-Батист стал маршалом. Маршальский жезл — мечта каждого военного, от простого солдата до генерала. А сейчас эта мечта осуществилась.
