Но не совсем так, как мы ее себе представляли…
Спустя некоторое время после моего ночного визита в Тюильри был арестован главарь роялистов — Жорж Кадудаль. После смертной казни герцога Энгиенского никто не сомневался в исходе процесса Кадудаля.
Но я заболела от страха за Жана-Батиста, когда неожиданно генерал Моро, генерал Пишегрю и другие офицеры были впутаны в заговор этого Кадудаля и арестованы. Мы с часу на час ждали ареста. Вместо этого Жан-Батист был приглашен в Тюильри к первому консулу.
— Французская нация избрала меня. Надеюсь, что вы не пойдете против Республики?
— Я никогда не шел против Республики и не могу себе представить, как бы я мог это сделать, — спокойно ответил Жан-Батист.
— Мы производим вас в маршалы, — заявил Наполеон.
Жан-Батист не понял.
— Мы? — он.
— Да. Мы, Наполеон I, император Франции. Жан-Батист поперхнулся. Слова замерли у него на языке. Его оцепенение привело Наполеона в такое веселье, что он хлопнул себя по ляжкам и забегал по комнате, пританцовывая.
Генерал Моро был обвинен в государственной измене. Он был приговорен не к смерти, а к ссылке. Он уехал в Америку, но в дорогу он пустился в полной генеральской форме. Он не расставался со своей шпагой, на которой по традиции всех офицеров были выгравированы даты всех его побед в сражениях. Последним стояло значительное «Хохенлинден».
События развертывались. Позавчера первый консул уехал в Сен-Клу на охоту. Там он получил известие, что Сенат избрал его императором Франции.
Вчера в торжественной обстановке он вручил маршальские жезлы восемнадцати самым прославленным генералам французской армии.
Неделю назад Жан-Батист получил секретное указание сшить у своего портного маршальский мундир. Из Тюильри прислали рисунок этого мундира.
После вручения жезлов каждый маршал произнес короткую речь. Все они обращались к Наполеону: «Ваше величество».
Во время речей Мюрата и Массена Наполеон прикрывал глаза, и по его лицу было видно, как он устал за последние дни. Но когда заговорил Жан-Батист, тревожное выражение появилось на лице Наполеона.
Наконец, оно сменилось улыбкой. Его улыбкой, обольстительной и неотразимой. Он подошел к Жану-Батисту, пожал ему руку и просил считать его не только императором, но и другом также. Жан-Батист стоял по стойке «смирно», и лицо его было бесстрастным.
Я присутствовала на этом празднике на трибуне, построенной специально для жен маршалов. Я держала за руку Оскара, хотя меня и предупредили, что присутствие ребенка нежелательно.
— Подумайте, сударыня, что может случиться, если ребенок закричит во время речи Его величества?! — сказал мне один из распорядителей церемонии.
Но я хотела, чтобы Оскар присутствовал при назначении его отца маршалом Франции. В то время, как окружающие реагировали громкими выкриками, а Наполеон пожимал руку Жану-Батисту, Оскар весело размахивал флажком, который я ему купила.
Жюли была на другой трибуне, на трибуне, предназначенной для семьи императора.
Поскольку у императора должна быть аристократическая семья, Наполеон назвал своих братьев, кроме Люсьена, конечно же, принцами, а их жен — принцессами. Жозеф был наименован наследным принцем, пока у Наполеона не будет сына.
Трудно было придумать титул для мадам Летиции. Нельзя же было назвать ее «вдовствующая императрица», поскольку она никогда не была императрицей, а была всего лишь вдовой скромного корсиканского адвоката Карло Буонапарте. Но так как братья и сестры, говоря о ней, часто называли ее «мадам наша мама», Наполеону пришла в голову мысль представить ее как «Мадам Мать».
Вообще-то, «Мадам Мать» все еще в Италии у Люсьена.
Гортенс, жена Его императорского высочества, плоскостопого принца Луи, стала принцессой благодаря замужеству, а Эжен Богарнэ, сын ее величества императрицы, получил титул Его высочества…
Хотя сестры Наполеона за 24 часа успели сшить у лучших портных костюмы, расшитые пчелами, «Монитор» пока еще не опубликовал ничего об их возведении в ранг принцесс. Каролина, которая замужем за Мюратом, так же, как и я, стала супругой маршала. В «Мониторе» сообщалось, что маршалы впредь будут отвечать на обращение «монсеньор». По этому поводу Каролина спросила вполне серьезно, буду ли я называть своего мужа монсеньором при посторонних. На этот глупый вопрос я ответила не менее глупо:
— Нет. Я буду называть его монсеньором только в спальне. При посторонних я буду называть его Жан-Батист.
После церемонии восемнадцать семей маршалов обедали в Тюильри с императорской семьей. Стены, ковры, занавеси были расшиты золотыми пчелами. Несколько сотен вышивальщиц работали день и ночь, чтобы закончить вовремя эти орнаменты.
Мне все время казалось, что этот мотив из пчел мне что-то напоминает. И вдруг, когда я опустила свой бокал шампанского и выгравированная на нем пчела повернулась вниз головой, я поняла: это были лилии… Пчелы Наполеона — это перевернутые лилии Бурбонов!
Я сразу поняла, что это не случайно… Мне захотелось спросить у Наполеона, угадала ли я, но он сидел за столом слишком далеко от меня. Я слышала лишь раскаты его смеха и то, как он называл Каролину через весь стол: «жена маршала — маршальша».
— Чем все это кончится? — спросила я у Жюли.
— Но это еще только начало, — тихо ответила Жюли, поднося к носу флакон с солями.
— Тебе нехорошо? — спросила я обеспокоенно.
— Я совершенно не сплю с тех пор, как все это началось, — ответила она. — Подумай, если у императора не будет сына, и если мы с Жозефом должны будем наследовать… — Она задрожала и бросилась мне на шею. — Дезире, ты — единственная, кто может меня понять! Подумай, я всего лишь дочь торговца шелком из Марселя! Я не могу…
Я оторвала ее руки от своей шеи.
— Тебе нужно успокоиться, Жюли. Покажи всем, кто ты на самом деле! Покажи всему Парижу, всей Франции!
— Но кто же я? — спрашивала Жюли дрожащими губами.
— Ты — дочь торговца шелком Франсуа Клари, — сказала я твердо. — Не забывай этого, Жюли Клари. Подними голову! Тебе не стыдно?
Жюли встала, и я проводила ее в туалетную комнату. Страусовые перья, приколотые к ее прическе, сбились на сторону, у нее покраснел нос, и она опять готова была расплакаться. Без сопротивления она позволила мне привести в порядок ее прическу, подрумянить щеки и попудрить нос. Я не могла не рассмеяться.
— Скажи мне, Жюли, — говорила я, смеясь, — разве не удивительно, что ты чувствуешь себя такой усталой и разбитой? Ведь только дамы из бывшей аристократии так слабы здоровьем. А ты, принцесса Жюли, из очень благородной семьи Бонапартов, стала аристократически слаба и, конечно, ты менее сильная, чем жена разночинца Бернадотта.
