— Да уж, пожалуйста, — сказал Георгий Васильевич, стряхивая с колен землю.
— Георгий Васильевич хочет знать, — с ангельской нежностью сказал Винкич, — твое мнение по поводу харьковского рекорда. И еще Георгий Васильевич хочет знать, собираешься ли ты что-нибудь предпринять со своей стороны. То есть собирается ли твой участок. В общем — какие вы делаете из этого харьковского рекорда выводы?
— Да, да. Возможно ли это? То есть то, что Харьков… Возможно ли? — робко вставил Георгий Васильевич.
Маргулиес сосредоточенно зажмурился и опустил голову.
— Видите ли, — сказал он довольно твердо. — Я считаю, что в харьковских показателях нет ничего сверхъестественного. Этого следовало ожидать. При строго научной постановке подобного опыта всегда можно добиться более или менее высоких, гм, темпов. А что касается нас, в частности моего участка, то как вам сказать? Тут много самых разнообразных обстоятельств… Лично я считаю, что, конечно, можно попробовать… отчего же не попробовать. Может быть, нам удастся — но подчеркиваю: при строго научной постановке опыта — может быть, нам удастся довести количество перемесов, скажем, до…
Он задумался, как бы взвешивая еще раз про себя все доводы и данные.
— Ну? — сказал Винкич, вынимая книжку,
Маргулиес слегка поморщился.
— Ну, скажем, можно попробовать довести количество перемесов до трехсот десяти, трехсот двадцати… Даже, быть может, трехсот тридцати. Но, конечно, повторяю, нужно тщательно подготовиться.
— Скажите! — воскликнул Георгий Васильевич. — А вот, представьте себе, инженер Налбандов тоже, знаете, крепкий парень…
Винкич осторожно дернул его за макинтош. Георгий Васильевич остановился. Но уже было поздно. У Маргулиеса переменилось лицо. Оно вдруг стало непроницаемым и неприятным.
Винкич про себя выругался: дернул Георгия Васильевича черт за язык произнести при Маргулиесе это имя.
— Ну так что же, Давид, — сказал Винкич, — когда же ты будешь бить Харьков? Сегодня, что ли? Кто у тебя на третьей смене? Кажется, Ищенко? А что же, Ищенко парень крепкий. А?
— Не знаю, — сказал Маргулиес вяло. — Не думаю, чтобы сегодня.
«Ой, думаешь, собака», — подумал Винкич.
— Не думаю, чтобы сегодня. Надо посмотреть, подготовить… Вероятно, завтра, а быть может, и послезавтра…
Он помолчал.
— Знаете что, товарищи, — сказал он, — приходите-ка на участок завтра в шестнадцать часов. Может быть, завтра… попробуем… Вам это, пожалуй, будет интересно… Особенно вам, Георгий Васильевич… А пока вы меня простите…
Маргулиес притронулся к кепке и протянул беллетристу руку. Он ушел.
— Ну? — спросил Георгий Васильевич.
— Знаю я, какие у него дела, — пробормотал Винкич. — Так вот, значит, Георгий Васильевич, такое положение. Что мы имеем?
— Мы имеем два мнения: Налбандов говорит, что нельзя, Маргулиес — что можно.
— И даже нужно, — прибавив Винкич. — Я его, собаку, хорошо знаю. Он думает, что нужно, и я вам клянусь чем угодно, что именно сегодня, а не завтра или послезавтра, он будет бить Харьков. Именно сегодня. Ну, мы еще успеем. Какой осторожный, черт…
— Значит, так, — сказал Георгий Васильевич. — Налбандов считает, что абсолютно нельзя. Маргулиес считает, что можно триста тридцать. Очень интересно.
Они напрямик пошли к тепляку.
Винкич подошел к Корнееву.
— Ну, Корнеич, а ты что скажешь?
— Четыреста замесов — это уже как факт, — быстро сказал Корнеев, сразу поняв, в чем дело.
И слово замес он опять произнес так, как будто это было не русское слово, а испанская фамилия — Zamess.
— Интересно, — сказал Георгии Васильевич.
— Уж будьте уверены, — пробормотал Винкич и тут же, увидев Ищенко, подошел к нему: — Ну, а ты как думаешь, хозяин?
Ищенко тоже понял его сразу.
— Что я думаю? — сказал он сердито. — Думаю, что не меньше, как четыреста пятьдесят.
— Пятьсот! — закричал, подбегая, Мося.
Высоко в небо уходила решетчатая стрела семидесятиметровой бетонолитной башни. Для того чтобы увидеть ее верхушку, надо было задрать голову. Тогда казалось, что она косо летит в синем небе, полном быстрых и горячих облаков.
Ковш с человеком поднимался по ней, как температура.
XXXI
Просьба мистера Рай Рупа вполне отвечала тайному желанию Налбандова.
Все же он счел необходимым сухо и бесстрастно пожать плечами.
— Итак, вы хотите видеть окрестности? Прекрасно.
Действительно, здесь было слишком пыльно и знойно.
Сегодня здесь все особенно раздражало Налбандова. И он мог бы найти сколько угодно причин своего раздражения.
Излишняя мягкость Серошевского. Недостаточная квалификация монтажников. Нехватка людей. Безобразная работа транспорта…
Да мало ли!
Наконец — эти американцы. Только от дела отрывают. Впрочем, тут Налбандов немного лукавил, обманывал самого себя.
Втайне ему было чрезвычайно приятно ездить и разговаривать по-английски с этими вежливыми и культурными людьми, которые могли вполне оценить его хорошее произношение, его резкий и острый ум, его первоклассное техническое образование, всю его своеобразную, внушительную, грубоватую внешность большевика, за которой скрывались блестящее европейское воспитание и тонкая культура.
Он произвел на мистера Рай Рупа сильное и приятное впечатление. Он это знал, чувствовал.
Втайне ему это льстило. И он не без удовольствия продолжал играть двойственную роль внешней грубости и внутренней тонкости.
Эта игра несколько смягчала его раздражение. Все же она не могла его уничтожить.
Конечно, тут дело было не в дурной работе транспорта или в недостаточной квалификации монтажников.
Тайной причиной раздражения Налбандова были Маргулиес и вчерашний харьковский рекорд.
Сегодня Маргулиес будет бить Харьков. В этом нет никаких сомнений.
Это носилось в воздухе.
Налбандов предвидел это по множеству мельчайших признаков. Он почувствовал это еще вчера вечером. Сегодня это подтверждалось.
Были плакаты, разговоры, намеки, улыбки…
Он ненавидел Маргулиеса.
Он не мог простить ему славы лучшего начальника участка, любви рабочих, популярности на строительстве.
Ибо кто такой был Маргулиес в сравнении с Налбандовым? Грубый практик, скороспелый инженер, демагог и карьерист, не считавшийся с теорией ради достижения дутых производственных эффектов.
Да, Маргулиесу до сих пор везло.
Каждая его победа приводила Налбандова в ярость. Он едва владел собой.
Но вечно так продолжаться не может. Конечно, когда-нибудь Маргулиес себе сломает шею.
И этого ждать недолго. Бить Харьков — это безумие. Бить Харьков — значит идти против всех традиций, нарушить элементарные требования техники, совершить грубое насилие над механизмом.
Механизм не прощает насилия.
«Строительство не французская борьба». Еще вчера вечером Налбандов пустил эту мысль по строительству. Ее подхватили. На некоторое время она овладела умами.
Налбандов сдержанно торжествовал.
Но сегодня явилась и полетела по строительству другая мысль: «Темпы в эпоху реконструкции решают все».
Две идеи: «строительство не французская борьба» и «темпы в эпоху реконструкции решают все» — вступили между собою в борьбу, и признаки этой начавшейся борьбы преследовали Налбандова всюду.
Они мучили его и подымали в нем желчь.
Переднее стекло машины было разбито. Пучок белых извилистых трещин скользил по развертывающемуся пейзажу образцовым рисунком ветвистой молнии.
Площадка строительства была громадна.
Прежде чем машина вынеслась из ее пределов в степь, мистер Рай Руп и Налбандов вполне поняли друг друга.
Между ними установились некие определенные отношения.
Эти отношения были полным взаимным пониманием и внутренним согласием людей одной культуры, формально исповедующих разные, исключающие друг друга, религии.
Но ни один из них при этом не забывал своей роли.
Мистер Рай Руп с мягкой вежливостью задавал вопросы. Налбандов предупредительно и преувеличенно точно на них отвечал.
Мистер Рай Руп делал интересные замечания, Налбандов, отдавая должное их тонкости, принимал их или отвергал.
Разумеется, мистера Рай Рупа прежде всего заинтересовали и удивили масштабы строительства.
Налбандов мотнул головой.
Белый рисунок молнии скользил по крышам и облакам.
Здесь было собрано приблизительно сто двадцать или сто тридцать тысяч рабочих, служащих, инженеров, их семейств и приезжих. Более точных сведений не имелось.
Статистика не поспевала за жизнью. Время оставляло за собой ряды выдохшихся цифр.
Но что это было?
Село? Конечно, нет. Местечко? Нет. Лагерь, рабочий поселок, станция? Нет.
