Таким образом, после открытия бала, происходившего в соответствии с правилами достаточно строгого церемониала, король и королева оказывали честь гостям, беседуя с ними и участвуя в танцах: под звуки музыки на балу шли серьезные разговоры. Затем члены королевской семьи давали возможность придворным повеселиться на балу. Придворный праздник был организован так, чтобы быть чудом во всех отношениях. Мужчины и женщины соперничали в изяществе, демонстрируя султаны, украшавшие их головы, в тонкости брыжей, драгоценностей, ожерелий и жемчугов. Королева-мать резко выделялась своим платьем и черным покрывалом на фоне этих блестящих туалетов: только белый воротничок подчеркивал ее лицо. Все было одновременно торжественно и по-семейному. Разворачивались самые дорогие гобелены. Собачки и борзые тявкали среди танцующих. Пол был усыпан цветами. Понятно, почему Брайтон назвал двор «Раем учтивости». У современников было ощущение, что они участвуют в спектакле о высшей жизни, несущим на себе отпечаток престижа самой совершенной из цивилизаций. Именно такой образ жизни Екатерина навязывала своим детям. Она считала, что его великолепие было одним из способом, с помощью которого Корона выражала и доказывала свое неоспоримое превосходство. [261]
Другим средством было представление о монархической непрерывности. Поминальные церемонии и возвеличивание памяти покойного короля имели целью напоминать подданным о величии истоков царствующей династии. То, что раньше было всего лишь традиционной набожностью монархов, стало необходимостью, когда Екатерина овдовела и получила власть.
С помощью грандиозных памятников она решила прославить своего супруга не только для того, чтобы напомнить живым, от кого она получила власть, но и для того, чтобы увековечить память о своей любви и своей безутешной скорби.
В соответствии с обычаем сердца Генриха II и Екатерины должны были быть помещены в урну в церкви селестинцев в Париже. В 1560 году Екатерина приказала Жермену Пилону, в тот момент заканчивавшему могилу Франциска I, выполнить эту временную гробницу. Скульптор изобразил трех юных девушек, взявшихся за руки и скользящих в медленном танце. Они символизировали «харит», или «граций», – в античной мифологии эти юные божества сопровождали Артемиду-Гекату. Монахи-селестинцы назвали их христианскими добродетелями. Своими головами три грации поддерживали бронзовую урну. На треугольном пьедестале, украшенном львиными и медвежьими лапами, были начертаны три надписи, прославлявшие набожность, любовь и духовный союз сердец двух супругов.
Этого шедевра (сегодня он считается одним из самых великолепных произведений Лувра) вполне хватило бы, чтобы прославить мастера, но Екатерина, как когда-то царица Артемисия в Галикарнасе, захотела, чтобы главная усыпальница в Сен-Дени стала одним из чудес света. В 1563 году она решила построить огромную часовню в форме ротонды у северного оконного переплета трансепта церкви. Чертежи здания и расположение мест захоронений в нем сделал Приматиччо. Эта часовня напоминала Пантеон и Tempietto (Маленький храм) Браманте в Риме, а еще баптистерии в Пизе и Флоренции. Образцами для гробницы послужили захоронения Павла III в Риме и Джованни Джакомо Медичи, [262] маркиза де Мариньян, в Миланском соборе. Диаметр фундамента основы был 30 м. Шесть прилегающих часовен в форме трилистника подчеркивали величие центральной части. Двенадцать колонн поддерживали купол с башенками, который возвышался на двух этажах колоннады: первый – дорического ордера, а второй – ионического. После смерти Приматиччо работы продолжили Пьер Леско, Жан Бюллан, потом Батист Андруэ дю Серсо. Здание было закончено при Генрихе IV, но к несчастью, разрушено в 1719 году по причине его ветхости.
Екатерина никогда не забывала о монастыре Murate, Замурованных, во Флоренции, где прошло ее детство. В июле 1583 года она выделяет 7 или 8 тыс. экю для приобретения недвижимого имущества в Тоскане для монахинь, а в обмен на это она просит их молиться за своего покойного супруга, за нее саму и короля. Еще через год, в июне 1584 года, она передает в дар Замурованным четыре фермы, снова прося о молитвах и ежегодных мессах в годовщину смерти своего дорогого супруга, ее собственной смерти и в праздник Святой Екатерины. В марте средства, полученные в результате ее процесса против Маргариты Пармской, она отдает церкви и больнице Святого-Людовика-Всех-Французов в Риме, а также значительные доходы от домов и лавок, прилегающих к дворцу Медичи, в обмен на которые она просит о постоянных молитвах и мессах.
Глубоко опечаленная смертью своего сына, герцога Алансонского-Анжуйского, вместе с королем она приходит молиться в церковь Сен-Маглуар в Париже, где выставлено его тело, и приносит туда святую воду, чего обычно члены королевской семьи не делали. На следующий день после похорон она замыкается в своей скорби и размышляет о своей кончине. Она обращается к Замурованным с просьбой: из тех 1000 золотых итальянских экю, которые она передаст монастырю, половину использовать на изготовление ее собственной молящейся статуи. Она отдает четкие распоряжения своему кузену, великому герцогу: статуя «будет коленопреклоненной, в королевском одеянии, в церкви упомянутых Замурованных, по левую руку от алтаря, в [263] углублении стены, чтобы она никоим образом не занимала места в этой церкви, в соответствии с портретом, который я вам посылаю, прося вас, мой кузен, чтобы вы распорядились сговориться об изготовлении этой статуи с каким-нибудь честным и искусным ремесленником и проследить за работой; руки и лицо должны быть сделаны из белого мрамора, а все остальные части – из черного… чтобы это побуждало монахинь усердно молиться за меня».
Главная усыпальница в Сен-Дени отвечала давнему стремлению Екатерины: в молитвах и памяти последующих поколений не разлучаться с теми, кого она любила. Ее желание осуществилось: когда в 1615 году там была похоронена королева Маргарита, в склепе уже покоились король, королева и восемь из их десятерых детей. Только королева Испанская и герцогиня Лотарингская отсутствовали на этой встрече теней.
Таким образом, великая созидательница, королева-мать, подобно Артемисии Карийской, основала свою собственную славу на своем же трауре. При виде последнего приюта ее династии в памяти будущих поколений всегда возникал бы образ великой суровой государыни, тревожащей своими черными покрывалами. Но все же, и это доказывают многочисленные письма и свидетельства современников, под маской этого мрачного идола скрывалась женщина привлекательная, жизнелюбивая, с незаурядным характером и темпераментом.
Прежде всего в ней привлекает ее поразительная жизнеспособность. Ей было пятьдесят шесть лет, когда на трон взошел Генрих III. Она прикрывала седые и редкие пряди накладками из светлых волос своих пажей и придворных девиц. На портретах в Лувре, Шантильи и во Флоренции изображена энергичная женщина, с резкими, несколько мужскими чертами, с близорукими глазами навыкате, крупным носом и мясистыми губами. Она, в общем-то, некрасива, но ее собеседники этого не замечают, очарованные ее манерами, ясностью взгляда и плененные исходящим от нее магнетизмом.
Королева среднего роста, но очень полная, постоянно находится в движении, путешествует, несмотря на свой ревматизм [264] и хронический катар. Ей исполнится шестьдесят лет, а она по-прежнему будет лихо скакать верхом, сидя в седле на манер амазонок. С 1537 по 1560 годы она не менее трех раз падала с лошади, но это ее не остановило. Как и Карл IX, она страстно любит лошадей. У нее есть несколько конных заводов, откуда ей поставляют жеребцов и кобыл. Екатерина дарит их своим итальянским и испанским родственникам. Она без ума от испанских лошадей, особенно любит андалузских рысаков тигровой масти с огромными крупами и волнистыми гривами. Одного такого коня она получила в подарок от Филиппа II в 1570 году. В 1572, 29 августа, через несколько дней после Варфоломеевской ночи она бросает все дела, чтобы организовать перевозку кобылы, которую ей послал ее испанский зять, и ее остановки в Бордо, Пуатье и Туре.
Королева была не только искусной наездницей – она очень любила ходить пешком и обожала обсуждать дела гуляя по аллеям сада или парка. Екатерина любит объезжать заповедник во время охоты. В поездках, проезжая через богатую дичью местность, она приказывает остановиться и принести ей ее эбеновый арбалет с золотым узором и стреляет в диких уток.
Вечером, после напряженного дня, проведенного в беседах, продиктовав и лично написав иногда до двадцати писем подряд, вместе со своими дамами она усаживается за вышивание.
Аппетит королевы также свидетельствовал о ее жизнелюбии. Она большая любительница вкусно покушать – настоящий гурман: летописец де Л'Этуаль рассказывает, что Екатерина чуть было не умерла от несварения желудка, объевшись «донышками артишоков и петушиными гребешками». В напитках она весьма сдержанна: пьет исключительно одну воду, за которой посылает к родникам в Вил-ле-Котре, Пуасси и Конфилан. Каждое принятие пищи обставлено с большой церемонностью. Она требует, чтобы еду ей подавали на серебряной посуде. Ее гости должны являться в парадных платьях, даже если они приглашены на пикник. [265]
