бывало жутко холодно, а третий вечно заливало, и там была парная от влажности. Прикинь? В университете тоже топили из рук вон плохо. Студенты сидели в куртках и шапках, кутались в шарфы. Наши ручки не желали писать, потому что в них застывали чернила. А дети, которых я потом учила… знаешь, какая у них была заветная мечта?
Я пожал плечами.
— Стать космонавтами?
— Уехать в Соединенные Штаты… — Елизавета качала головой, вспоминая. — Жить в Советском Союзе было не так уж плохо. Людям не приходилось думать о покупке продуктов, об оплате квитанций за коммуналку. Вообще почти не было проблем — до той поры, пока ты не… как бы выразиться… не начинал выделяться из толпы. Многие и не выделялись. Они сами не знали, чего лишены. Но после Горбачева все изменилось — вообще все. Мы впервые смогли выглянуть из-за железного занавеса. В телевизорах появились каналы «Си-эн-эн» и «Би-би-си». Люди осознали, насколько хреново жили все это время по сравнению со странами Запада и особенно — с США.
Я откровенно таращился на Елизавету, впитывая каждое слово.
— Давай я расскажу тебе об одном своем дне, — продолжала она. Елизавета разошлась не на шутку, и мне не хотелось ее прерывать. — Я шла домой, возвращаясь из школы, где работала учителем. Несла сумки. Знаешь, куда бы я ни шла, у меня всегда с собой были какие-то сумки, пакеты… как и у всех. Это не мода у нас была такая, Зед. Мы просто не знали, где и когда сможем чем-то затовариться. Лучше всегда быть наготове, верно?.. Уже недалеко от своего дома я проходила гастроном и увидела очередь — человек сорок или около того, на морозе. Я не знала, чего они ждут, но пропустить хоть что-нибудь не хотелось: «что-то» лучше, чем «ничего», правда? Я встала в хвост, заняла очередь. Стояла около часа. Пошел снег. У меня заледенели пальцы на руках и ногах, того и гляди отвалятся. Лицо, губы и нос посинели. Помню, как к тротуару подкатила машина. Водитель вышел, достал из багажника дворники, поставил на место. Обычно их убирали — берегли. Я наблюдала за этим мужчиной из очереди, за ним и его машиной в пятнах ржавчины, думала: какой счастливчик, у него ведь есть машина. Это меня разозлило. Почему я сама не могу купить машину? Почему мне вечно приходится тратить время на стояние в очередях? Это типичное занятие для старух, у них такая цель в жизни. Они способны терпеть и ждать, ждать, ждать — неважно даже чего. Но я-то не была бабушкой в платочке! И уже почти собралась с духом, чтобы направиться в начало очереди… пролезть в первый ряд… когда другая женщина решилась на такую же попытку прежде меня. Какой-то мужик принялся орать на нее. Она кричала в ответ — дома дети, их пора кормить. Мужик, похоже, был пьян. Он толкнул женщину, и та упала на лед и разбила себе ладонь. Пошла кровь. Но никто не торопился помочь ей подняться. Никому не хотелось потерять свое место в очереди.
Я был поражен.
— Ты тоже не помогла?
— Конечно, помогла. Не могла же я оставить ее лежащей в снегу. Я пропустила ее вперед себя в очереди. Другие не были этому рады и все вместе принялись кричать на нас.
— Вам удалось что-то купить?
— Да. Но остался только хлеб — скорее, крошки. Заведующий гастронома, Юра, иногда приторговывал продуктами с черного рынка, но в тот день мне нечего было ему дать.
— А чем ты обычно расплачивалась?
— Когда как. Иногда талонами на водку. Иногда долларами.
— Где же ты брала доллары?
Елизавета повела плечом.
— Выменивала на что-то другое. Так это работало в те годы. Однажды я нашла на улице хорошую меховую шапку — это было все равно что найти золотой слиток. Целый месяц ела до отвала.
— Кто-то обменял свои продуктовые карточки на шапку?
— Меховую шапку.
— Да, но если сам остаешься голодным…
— Ты просто не понимаешь, Зед. Именно потому, что у людей ничего не было, им хотелось что-то иметь. Как бы тебе объяснить? Не богатство делает человека счастливым. Достаточно знать, что у соседа еще меньше, чем у тебя. Если ты беден, а у соседа и того меньше, ты ощущаешь себя богачом. Это поднимает настроение. Такова уж человеческая натура, наверное…
Дав мне подумать над услышанным, Елизавета продолжала:
— В любом случае, о чем это я? В общем, системе пришел конец. Она сломалась, перестала работать. А когда неожиданно грянула война в Чечне, все стало еще хуже. Повсюду агрессия, насилие. Террористы подкладывали взрывчатку в подвалы многоэтажек. Бесконечные убийства, грабежи. Так что нет, Зед, мои ученики не хотели становиться космонавтами. Им хотелось того, что они видели по ящику, того, что они видели в Америке. Потому что там, если работать изо всех сил, можно чего угодно добиться, правда? «Американская мечта», слыхал? Им хотелось получить свой шанс чего-то достичь в этой жизни… — Новая, долгая пауза. — Значит, ты желаешь знать, остаюсь ли я с Хесусом ради его денег и визы? Да, может быть, и так. Люблю ли я его? Хочешь начистоту, Зед? Я ничего не знаю про любовь. Могу только догадываться, что это такое. Но я знаю, каково выживать, и не хочу потратить на это всю свою жизнь. Просто хочу жить, а не выживать, ясно тебе?
— Да, Элиза, — кивнул я. Похоже, последняя фраза была прямым переводом с русского, каким-то к месту приведенным афоризмом. — Кажется, я понимаю.
— Надеюсь…
— Правда, я могу это понять.
— Вот и отлично.
5
После этого разговора мы еще долго сидели молча; Елизавета выкурила одну за другой две последние сигареты из своей пачки, а я прикончил остатки водки. Откровенность Елизаветы застигла меня врасплох. Я понятия не имел, каково ей было расти в Советском Союзе, а затем — в условиях новой России, восставшей из его пепла. Все, что было мне известно об этой части света, я почерпнул из фильмов, причем скорее из серии про Джеймса Бонда, чем из «Парка Горького»: мерзлая тундра, всезнающие спецслужбы, вероломные красотки и хладнокровные наемные убийцы. И как расценить вскользь брошенное Елизаветой признание, что она якобы ничего не понимает в любви? Как насчет близких, друзей? Послушать ее, так Елизавета словно в ледяном аду росла…
Размышляя об этом, я поднялся, чтобы дать ей возможность прийти в себя и заодно проверить, как себя чувствует Люсинда. Увы, на поправку она не шла. Еще жива, но все равно что мертвая: бледная и
