начинаешь новое утро с чашечки горячего кофе и пары бодрых песен из радиоприемника. Все это напомнило мне о первых двух-трех годах наших отношений с Питой, когда мы вместе колесили между штатами с одной автогонки на другую, вольные как ветер, и беспокоились только о том, чтобы дотерпеть до следующей стоянки, оборудованной приличной общественной уборной.
И тогда на месте Питы, рядом со мною в машине, мне привиделась Елизавета. Этот образ явился нежданно и заново распалил воображение. Я представил себе, как мы оба едем на север по пустыне, задерживаемся в маленьких городках вдоль маршрута — на денек или на целую неделю (нам ведь некуда торопиться) и занимаемся любовью, когда припечет: была бы только подходящая кровать и, возможно, какая-нибудь музыка, оба чистенькие, только из душа и ничуть не боимся кого-то разбудить…
Фантазия, не более. Даже если Елизавета захотела бы сбежать со мной, американской визы у нее нет. Она не смогла бы пересечь границу.
Но мы могли бы остаться в Мексике. Направиться на юг вместо севера, добраться до Канкуна[25]. И счастливо жить в тропическом раю — пока не истечет действие ее визы и Елизавета не улетит домой.
Я мог бы жениться на ней.
Ага, разбежался. Так легко эти вещи не делаются. Грин-карту быстро не раздобыть, придется заполнить множество бланков, обить бесчисленные пороги.
К тому же зачем мне далась эта женитьба? Мы с Елизаветой едва знакомы. И еще: эта свадьба нужна ей по тем же причинам, что и свадьба с Хесусом — деньги и виза.
Я повернулся к Елизавете. Девушка смотрела на меня, и я не мог избавиться от ощущения, что все это время она читала мои мысли.
— Ты выглядишь уставшим, — заметила она.
— Справлюсь.
— Можешь отдохнуть. Я посторожу…
Дверь спальни Пеппера скрипнула, открываясь.
На пороге стояла Роза. Вид у нее был виноватый — словно она не легла спать вовремя и сама это понимала.
Я спросил:
— Что-то не так, Роза?
— Не могу уснуть, — призналась она.
— Хочешь посидеть с нами?
Она кивнула вместо ответа.
Я поднялся и подошел к ней, тихонько прикрыл дверь за ее спиной и подвел девочку туда, где только что сидел сам. Она устроилась между мной и Елизаветой.
— Что делаете? — спросила Роза.
— Ждем, — ответил я.
— Чего ждете?
— Рассвета.
— И тогда мы уедем отсюда?
— Конечно.
— Это хорошо. Мне здесь не нравится.
— Мне тоже.
Роза обвела взглядом половицы, и я мог догадаться, каким будет ее следующий вопрос.
— Что случилось с Крепышом? — выдавила она наконец.
— Он… поранился.
— И умер, как Мигель?
Я не видел, чем поможет ложь. И кивнул.
— Призрак и до него добрался?
Елизавета вмешалась:
— Мы ничего не знаем наверняка.
Роза повернулась к ней, вгляделась в лицо.
— Почему ты так странно говоришь?
Елизавета удивленно моргнула.
— Я не сказала ничего странного.
— Но звучит странно.
— Это почему?
— Ты говоришь, как злодеи в кино.
Елизавета тихо рассмеялась.
— В американском кино.
— Она родилась в России, — объяснил я. — Это акцент. Так звучит английский, когда на нем говорят русские.
— А в России тоже снимают фильмы? — спросила Роза.
— Ну конечно, — улыбнулась Елизавета.
— Я ни одного не видела.
— Снимают, даже не сомневайся, — уже с обидой заверила ее Елизавета.
— Снимают, — согласился я. — Но они такие скучные, что никто, кроме русских, не хочет их смотреть.
Елизавета громко, раздраженно фыркнула.
Мы умолкли, вслушиваясь в пулеметные очереди ливня, бьющие по крыше.
Роза заговорила снова:
— Зед, помнишь, ты обещал научить меня стишку про маленькую мисс Маффет? Может, попробуем?
— Конечно, — согласился я. — Он совсем простой. Всего шесть строчек[26].
— Я готова.
Я продекламировал этот детский стишок, по мере сил объясняя Розе и Елизавете смысл слов «бугорок», «творожок» и «закваска».
— Дурацкая песенка, — сделала вывод Елизавета. — Девочка сидит на бугорке? Бежит прочь от паучка и остается голодной?
— Ты не слыхала русской версии?
— А что, такая есть?
Важно кивнув, я забубнил:
— Красавица Мушка вползла в погребушку, искала морковь и картошку. Тут пришел скорпион, напугал ее он, и сиротка забралась в кадушку.
— Подожди! — возмутилась Роза. — У Элизы ведь нет мушек!
— Зато «мушка» рифмуется с «кадушкой».
— А слова «погребушка» вообще не бывает!
— Прости, Роза. Это вроде экспромта: я сочинял, пока рассказывал.
— Ты бываешь таким мудаком, Зед, — сказала Елизавета. Ее глаза метали в меня блестящие кинжалы.
Удивленный, я уставился на нее во все глаза:
— Всего лишь шутка, Элиза…
— Воображаешь, быть сиротой — это шуточки? Обхохочешься.
— Я это вставил, чтобы было похоже на народный стишок.
— То есть ты не знал, что я росла сиротой?
— Что? Нет же! Разве ты сирота?
— Пита не рассказывала?
— Нет, Элиза! Клянусь… Черт, если бы я знал…
— У тебя нет родителей? — спросила у нее Роза.
— Нет, — процедила Елизавета, не сводя с меня гневных глаз. Но затем пар из нее вышел, и, покачав головой, она тихо сказала Розе: — Их у меня забрали.
— Куда же они делись?
— Не знаю.
— Они сделали что-то плохое?
— Нет. Они были хорошими людьми.
— Тогда почему их забрали?
— Это все очень сложно, — вздохнула Елизавета. — Но если упростить, когда я была маленькая, лидеры моей страны обладали огромной властью. Они были все равно что… Знаешь, как кукловоды управляют марионетками? Вроде того. Они контролировали все. Газеты, экономику, политических противников, свободу высказываний. Они так боялись потерять власть, что следили за всеми, угрозами добиваясь повиновения. И особенно они боялись таких людей, какими были мои родители — тех, кто всегда говорил правду. И вот однажды их увели, и больше я их не видела.
Я пристально вглядывался в лицо Елизаветы. Ее черты искажала боль, принесенная этими воспоминаниями.
Как она выразилась?
Не у каждого жизнь так же легка, как твоя.
Теперь я и впрямь чувствовал себя последним мудаком.
Роза сказала:
— Ни за что не хочу иметь слишком много власти.
Елизавета грустно улыбнулась девочке и взъерошила ей волосы.
— Почему бы тебе снова не попытаться уснуть, Роза? — спросил я.
— Я еще не успела устать.
— Утро настанет прежде, чем ты закроешь глазки.
— А ты споешь мне колыбельную?
— Кто — я? — изумился я. — Нет. Петь я не умею.
Роза перевела взгляд на Елизавету.
— А ты умеешь?
— Я не знаю колыбельных.
— А я тебя научу. Только я помню те, что на испанском. Ничего?
— Да, испанский язык я понимаю… Ничего, если только ты не решишь, что я как-то странно говорю.
Пропустив ее сарказм мимо ушей, Роза затараторила:
— Здорово! Колыбельная зовется «Спи, сыночек». Начинается она так: A la roro nino, a lo roro
