Поэтому я покорно следовал за ним, пока он не привел меня в четвертый отсек – восьмиугольное помещение с дверьми по периметру. Их было восемь, и я увидел лица, прижатые к маленьким оконным стеклам. Одна дверь была открыта, и охранник жестом указал мне на нее. Стоя в проеме двери, он повернулся, и я обнаружил, что он вовсе не был богом. Охранник выглядел неуверенным. Наконец он поймал мой взгляд.
– Я сожалею, господин Пикенс, – сказал он. – Вы всегда были очень вежливы со мной.
Затем он сделал мне знак войти внутрь, закрыл за мной дверь и оставил одного. Я слышал звук хлопнувшей двери отсека и думал об охраннике. Я не мог вспомнить, когда видел его раньше, но мне нужно было вспомнить: его добрые слова в этом недобром месте почти сломали меня.
Подобно многим безымянным обвиняемым огромного штата Северная Каролина, я прижался лицом к стеклу, как будто одно это движение могло расширить черную дыру, ставшую моим миром. Рассматривая отсек, я нашел другое лицо: пара темных глаз, приплюснутый стеклом нос и черная прорезь рта. В какой-то момент наши взгляды встретились; тогда он слегка отодвинулся от стекла и поцеловал его тонкими губами, над которыми темнели усы. Я отшатнулся, когда же неизвестный опять появился за стеклом, я заметил, что он смеется. Я подмигнул ему в ответ и опустился на узкую твердую койку. Мое сердце отчаянно стучало, частое дыхание словно окутало меня туманом. Я пролежал так в течение минуты, затем через плотные металлические стены моего нового мира пробился резкий гудок. Звук исчез, когда погасли огни, оставив меня в глубокой темноте. Мир сжался вокруг меня, и в эту ужасную секунду я снова стал мальчиком, оказавшимся под землей. На мне были те руки, в ушах звучал тот голос, я чувствовал залах дыхания, напоминающий гнилое мясо.
Но это было иначе. Охрана обращалась ко мне по имени, называя господином Пикенс, и тот эпизод детства потерялся где-то далеко. Я заставил себя встать на ноги, держась за стальную раковину, пока не выровнялось мое дыхание, и затем стал прохаживаться в черной мгле, подобно слепому человеку. И вдруг я вспомнил о Максе Крисоне. В течение пяти лет – четыре шага и поворот, четыре и поворот. Он дал мне силу, и я начал прохаживаться по камере, зная, что не только смогу пережить это, но и никогда не проведу свою жизнь за решеткой. Лучше нажму на курок на мосту. Поэтому я шагал и шагал, и к ночи одна вещь стала мне ясна: если удастся выйти отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу выбора как нечто самой собой разумеющееся. Большую часть своей жизни я провел в собственной тюрьме сидя за решеткой страха, ожиданий и мнения других, и ничто из этого не имело абсолютно никакого значения Тот факт, что для понимания столь простой истины должны были произойти такие события, как убийство моего отца и мой собственный арест, вызывал у меня смех, хотя тут было далеко не веселое место. Я искал способ выйти отсюда. На следующий день меня должны доставить в суд для первого слушания. Мне наверняка дадут возможность внести залог. Тогда у меня появится какое-то время до начала судебного процесса. Я должен был понять кое-что, иначе я возвратился бы к мосту.
Ночь истиралась, пока не стала тонкой, как кожа, и, когда это произошло, я стал опять шагать и думать; я думал об очень многих вещах.
Глава 26
Зал суда был полон юристов, репортеров и других ответчиков. Были тут семьи, друзья, свидетели, но главным образом я видел адвокатов; они заполнили места за барьером, неподвижные, как будто за мое отсутствие среди них они требовали права осуждения. Я искал их лица, когда вошел в помещение, сопровождаемый охранниками и в наручниках на запястьях. Что я ожидал увидеть? Дружескую улыбку. Приветствие. Какой-нибудь знак из моей жизни. Но не получил ничего. Одни отводили глаза, у других они казались стеклянными, как будто глядели на незнакомца. Меня провели мимо них, затем к столу защиты, за которым я сидел тысячу раз как один из их числа; там сидел и Дуглас, который был моим другом, и с ним детектив Миллз. они наблюдали за мной от стола судебного обвинения и, подобно другим, опустили завесу на своих глазах.
Я готовился к этому моменту короткими предутренними часами, и поэтому держал спину прямо, занимая позицию за стулом обвиняемого. Звякнули наручники, когда я положил руки на спинку стула, и помощник шерифа отстранился. В комнате воцарилась тишина, замечательная в своей завершенности. Обычно тут стоял общий гул, так как адвокаты что-то говорили, подняв руки, помощники шерифа пытались поддерживать порядок, ответчики же отрабатывали линию поведения, надеясь поколебать судью. Я слышал, когда люди молились, и слышал, когда люди плакали. Некоторые выкрикивали оскорбления, и тогда их выводили из зала суда. Я слышал всю эту ежедневную какофонию, от которой любой юрист научился отключаться, но никогда не сталкивался со столь выжидающей тишиной.
Судьей была та самая пожилая женщина, которая выражала мне сердечное соболезнование на следующий день после того, как обнаружили тело моего отца. Даже теперь ее глаза были добрыми. Я перевел взгляд на Дугласа, который на мгновение показался мне неуверенным. Но потом он повернулся в мою сторону и выпрямился, приняв воинственный вид, когда заметил, что я наблюдаю за ним. С этой стороны нечего ждать помощи; у него есть обязательство, и он будет сражаться со мной за каждый шаг пути.
Судья заговорила, и, хотя она говорила мягко, в этой тишине ее слова падали, как лавина.
– Помощник шерифа, – скомандовала она. – Снимите наручники с мистера Пикенса, пожалуйста.
По рядам поверенных, сидевших перед барьером, пронесся ропот. Дуглас оперся о стол судебного обвинителя.
– Возражаю, Ваша честь. Ответчик обвиняется в убийстве.
Судья оборвала его.
– Вы предполагаете, что адвокат Пикенс представляет некоторую физическую угрозу суду? – Ее насмешка была тонко замаскирована, и я увидел, как слабый румянец пополз по шее окружного прокурора.
– Ответчик находится в тюремном заключении. Он обвиняется в убийстве своего собственного отца.
– Ответчик является членом сообщества, находящегося за этим барьером! С ним будут обращаться так же, как и раньше, пока не будет доказана его виновность, Я понятно изъясняюсь?
Я почувствовал комок в горле и непомерную благодарность за ее слова.
– Да, Ваша честь, – сказал окружной прокурор. – Совершенно понятно.
– Хорошо. Помощник шерифа, снимите наручники. – Помощник шерифа выступил вперед, и я протянул ему руки. Наручники отпали. Я хотел поблагодарить ее, но смог только кивнуть.
Судья посмотрела на меня более пристально.
– Пусть поверенные подойдут к судье, – произнесла она. Я смутился, не уверенный, обращены ли ее слова и ко мне. – Это касается и вас, господин Пикенс, – уточнила она. Я обошел стол, почти коснувшись плечом Дугласа, и мы вместе приблизились к судье. Дуглас тут же обратился к судье громким шепотом:
– Я протестую, Ваша честь. Этот человек находится здесь как ответчик, а не как адвокат. Эта демонстрация подрывает мое положение в зале суда и в этом судебном деле.
Судья наклонилась вперед.
– По-моему я определила свою позицию насчет данного дела весьма ясно. В отличие от вас, я буду ожидать доказательств, прежде чем обвиню этого человека. Он является чиновником этого суда в течение десяти лет, и я не желаю притворяться, будто этого не было.
– Я хочу, чтобы мое возражение внесли в протокол.
– Прекрасно. Внесено в протокол. Но это мой зал суда, и я буду вести заседание так, как считаю нужным. С мистером Пикенсом не будут обращаться, как с обычным уличным головорезом.
– Правосудие, как предполагается, должно быть слепым, Ваша честь.
– Слепым, но не глупым, – парировала судья. Она посмотрела прямо на меня. – И не без некоторого чувства.
– Спасибо, Ваша честь, – только и сумел я выговорить.
Она рассматривала мое лицо несколько долгих секунд, затем сказала:
– Откуда у вас взялся синяк под глазом, мистер Пикенс? Мои пальцы сами собой стали двигаться, касаясь раздутого фиолетового синяка под левым глазом.
– Ничего серьезного, Ваша честь. Разногласие с другим заключенным. Сегодня рано утром.
– Помощник шерифа? – Она направила взгляд на помощника шерифа.
Он прокашлялся.
– Один из заключенных пытался его напутать, Ваша честь. Но только устно. Мистер Пикенс сам начал.
– Это не вся история, Ваша честь.
Она оглянулась на меня.
– Вы хотели бы уточнить?
– Это неважно. – Я додумал о заключенном в камере напротив. Мне приходилось видеть его в течение нескольких лет: он был наркоманом и истязал жену. Он направился прямо ко мне, как только двери камеры открылись и мы выстроились на завтрак. Судья не сводила с меня глаз, и было ясно, что она желала услышать ответ, поэтому я пожал плечами. – Он захотел моего апельсинового сока, Ваша честь. Судья направила свой ястребиный взгляд на окружного прокурора.
