– Ну значит, я останусь вместе с тобой, пока мы не найдем выход, – поставила я точку в разговоре, ничуть не удивленная его ответом. Тараканов этого вида я примерно и ожидала. – И мне плевать, что я не нравлюсь твоей маме!
– Маме? – удивился Сай. – А при чем тут моя мама?!
Выходить на новый виток выяснения отношений совсем не хотелось, поэтому я использовала запрещенный прием – сдвинулась вместе с полотенцем, наклонилась и заткнула Саю рот поцелуем, а потом вывернулась из его рук и сбежала в душ. Вопреки моим ожиданиям Сай за мной не пошел. Я лениво поплескалась в теплой воде и, завернувшись в чистый халат, отправилась инспектировать одежду, оставшуюся в нашей гардеробной. Но я недооценила коварство собственного мужа. Когда я остановилась в дверях спальни, Сай, материализовавшийся словно бы ниоткуда, решительно втолкнул меня внутрь и запер дверь.
– Сай? – осторожно попятилась я от него. – Сааай?!
Я смотрела на него во все глаза, но так и не уследила, в какой момент Сайгон бросился ко мне и ловким рывком повалил меня на кровать.
– Ты чего так визжишь? – Глаза у мужа смеялись.
– А ты чего подкрадываешься и напрыгиваешь? – возмутилась я в ответ.
– А ты первая начала эту игру. – Сай медленно стягивал с меня халат. – Ведь ты хотела, чтобы я тебя поймал? И мне хотелось тебя поймать. Обожаю догонялки!
– Знаешь, на какие догонялки я надеялась? – неожиданно для самой себя разозлилась я. – Я хотела, чтобы ты догнал наш чертов флайбус и сказал, что все, что наговорил мне вечером, – чушь! Но нет! Все пришлось делать самой! И знаешь что? Мне это понравилось! В этом «выборе женщины» есть что-то такое… притягательное!
Я толкнула Сая в грудь, и он откинулся на спину. Вид при этом у Сая был весьма удивленный, и я почувствовала, как злость сдувается, будто воздушный шарик, в котором сделали дырку. Сай лениво потянулся на простынях, и от осознания, что этот гибкий, сильный, тренированный мужчина принадлежал мне, я просто сходила с ума. И тут мне в голову пришла весьма непривычная для меня мысль.
– Значит, ты хотел, чтобы я улетела? – мурлыкнула я, нашаривая пояс от халата. – Значит, тебе было все равно, что ты больше не сможешь прикоснуться ко мне? – Я понимала, что хлипкий узел на запястьях не остановит воина, если он решит освободиться по-настоящему, но Сай только настороженно следил за игрой, которую я затевала.
Руки Сая заведены за голову, и я тщетно ищу, за что бы в монолитной спинке кровати зацепить импровизированные путы, когда Сай нашаривает верхний край спинки и хватается за него пальцами.
– Я не буду прикасаться, пока ты не позволишь.
И глаза у него при этом темные и блудливые.
– И не буду прикасаться, пока ты не попросишь.
– Я не попрошу!
В ответ – иронично поднятая бровь.
Что же… Игра становится все интересней.
* * *
Лежать было неудобно, но я и не думал шевелиться – рядом со мной, устроившись на моей руке щекой и доверчиво прижавшись ко мне спиной, спала моя Птичка. Моя радость и боль, моя вернувшаяся надежда и безнадежное отчаяние. Она сказала, что любит, и доказала это в нашей постели, чуть не сведя меня с ума своей неумелой нежностью. И я понимал, что уже ничего не могу сделать с ее желанием быть рядом – она слишком упряма, а я не могу ей противиться. Но опасность, что подстерегала мою безрассудную, глупую Птичку, за этот суматошный день никуда не делась, и снова заныло в груди, как тогда, в разговоре с Уной.
Мама увела меня поговорить в музыкальный зал, подальше от гостиной, где Птичку уже взяли в оборот мои хлопочущие сестры. Комнатой, после того как Лина и Ани вышли замуж, почти не пользовались – большая часть мебели стояла в чехлах, инструменты были аккуратно расставлены на отведенных им местах, а плотно задернутые шторы создавали полумрак. Уна устроилась на старенькой козетке, памятной мне с детства. Нас с братьями, бывало, в наказание рассаживали по разным комнатам, и эта козетка часто становилась местом, где я отбывал свое штрафное время, разглядывая и гладя бархатную обивку и уплывая в свои мечты.
Мы молчали, я ждал, что скажет мама. Появление Птички почему-то растревожило Уну, только я никак не мог угадать причину.
– Сайгон, ты знаешь, что твоя жена иномирянка? – Первый же вопрос мамы был как удар под дых. – На женской половине отцовского дома было много инопланетных красавиц, а с одной из них, красноволосой Кайей, мы дружили – она была немногим старше меня. И твоя Соня… Она Трионка.
– Она землянка, мам, – выдохнул я, – с Изначальной. Это точно, я видел ее кариотип в Нашере. У нее отец – Трионец, поэтому и перецвела, как оказалась на Трионе пару лет назад.
Мама ахнула и вскинула руки к лицу.
– И как же отец допустил? – Мне показалось, что в голосе мамы прозвучала обида.
– Ты не поверишь, именно он и настоял на свадьбе. Сказал, что интересы жены единственного сына будет отстоять легче, чем если Соня останется одной из невест.
– Думаешь, он понял?
– Уверен в этом. Отец не глуп, если, конечно, не смотреть на то, как он строит личную жизнь. Он наблюдателен и успел не один раз побывать во внешних мирах. А еще он хотел утереть нос Храму, и у него это получилось.
– А ты? – спросила Уна, заглядывая мне в глаза.
– А я хотел немножечко счастья, мама, – улыбнулся я ей и провел рукой по бусинам на куртке. – Видишь, никак бусины не спорю, все не верю, что это со мной происходит. Я ведь даже толком не успел почувствовать себя женихом, слишком быстро все случилось. Да и разве у меня был другой выход? Она выбрала меня, и я стал ее мужем, чтобы беречь и защищать, чего бы мне это ни стоило.
Уна гладила меня по руке, а в глазах ее стояли слезы.
– Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал… – Голос у нее был грустный и усталый.
– Мама, я всего лишь женился, – попытался пошутить я.
– Нет, Сайгон, – мама не поддержала шутливый тон, – ты подписал смертельный приговор. Только я еще не знаю, кому из вас двоих. Наверное, мне, как любящей матери, стоило бы промолчать сейчас, чтобы ты жил дальше и был счастлив в неведении. Но я не смогу себе простить и буду чувствовать свою вину. Но и с этим я справилась бы. Хуже всего, что я знаю, что меня не простишь ты.
– Мама, о чем ты? – Во мне поднималось беспокойство того рода, какое чувствуешь спиной ли, местом ли пониже оной, когда должно случиться что-то непоправимое.
– Сай, что ты знаешь об обряде Благословения новобрачных?
Я пожал плечами – я не особенно интересовался обрядами, проводимыми после свадьбы. Что-то нам рассказывали в воинской школе, что-то я так или иначе, читал, но… Все, что я знал о благословении, – это то, что молодожены приходили в Храм. Мужчина с ритуальными дарами и выбранной женой куклой-благославницей оставался ждать на пороге, а женщину жрицы уводили в Храм. Кукла без лица символизировала смерть девушки, а таинство, проводимое в Храме, символизировало рождение женщины-матери. Когда мокрая, обнаженная и дрожащая новобрачная выбиралась из низкой и узкой, очень неудобной ритуальной калитки, имитируя прохождение родовых путей, обряд считался законченным. Жрицы забирали ритуальные дары, а обережную куклу уносили в специальное хранилище. Считалось, что она помогает при родах, при тяжелых болезнях матери и младенцев, а умершей женщине ее благославницу клали в гроб. О том, что происходит в Храме, женщины говорили чрезвычайно редко и никогда – в присутствии мужчин. Умудренные же опытом мужья рассказывали, что большее беспокойство и выматывающее душу ожидание испытывали только во время родов у жены.
Все это я и пересказал Уне. Та покачала головой, мол, негусто, нахмурилась и несколько минут напряженно разглядывала свои сцепленные на коленях пальцы. А потом решилась.
История была простой, страшной и очень керимской. Такой простой и такой страшной, что всю правду о ней не знал ни Расмус, который был участником событий, ни уж тем более мой отец, который ее спровоцировал. Уна с Расмусом отправились в Храм получать благословение через неделю после свадьбы. Обычно в Храм приходят в первые три дня цикла, начавшегося после свадьбы, но Уна была уже тяжела, торопиться было некуда, а дом, который снял Расмус, был полупустым и голым. Вот мама с отчимом и обустраивались, заодно закупив все, что нужно для ритуала, и новую одежду Уне – из дома Эда она не взяла ничего. Правда, как выяснилось позже, сундучок с ее украшениями Эд все-таки всучил Расмусу, но молодой семье тогда было не до драгоценностей. А по приезде оказалось, что прежнюю Младшую Дочь, сухонькую бабульку, что жила в тамошнем маленьком Храме и которая благословила брак мамы и отчима, почему-то сменили на молоденькую девушку. Уне показалось, что та узнала ее, но мама никогда не видела храмовницу раньше. Расмус остался на пороге Храма – на самом деле там есть весьма удобная ниша со скамьей, как раз на этот случай. Уна же последовала за юной жрицей в Храм. Они подошли к огромной, подавляющей статуе Праматери в центральном зале, и Уна почувствовала, как сжимается сердце в странной тревоге. Жрица велела ждать, сама скользнула куда-то вбок, вернулась и протянула чашу, которую держала двумя руками. Чашу надлежало выпить до дна, и Уна пила глоток за глотком под пристальным взглядом молодой храмовницы и давящим, неживым – Праматери. Последнее, что она помнит, что в чаше осталась едва ли четверть. А потом внезапно – чернота, невыносимая боль и жар. Боль длилась и длилась, мама впадала в забытье и возвращалась обратно, к боли и темноте. Она слышала голоса, но не понимала ни слова и больше всего мечтала умереть. Окончательно пришла в себя Уна только через неделю, в их с Расмусом доме. Отчим осунулся и сильно исхудал и даже не смог порадоваться толком тому, что Уна открыла глаза, – только улыбнулся скупо, но именно в тот момент мама поклялась, что сделает все, чтобы он был в этом браке счастлив. А потом в комнату заглянула такая же осунувшаяся и серая храмовница и, выставив Расмуса из спальни, доходчиво объяснила, что же произошло. Иномирский организм Уны выдал побочку на препарат для стимуляции рождаемости, который и коренными керимками переносился с большим трудом и осложнениями. Уна же едва не погибла сама и чуть не потеряла ребенка. Ей повезло, что жрица даже не успела толком начать ритуал. Младшая дочь Юстимия и Расмус боролись за жизнь Уны больше недели, а Юстимия, нарушив кучу внутренних предписаний Храма, спасла ребенка. Тогда же Юстимия сказала Уне, что той повезло и что будь она чуть больше землянкой – никакие ухищрения не спасли бы ее, даже если бы она не носила ребенка. Когда мама принялась благодарить жрицу, та лишь покачала головой и сказала, что старалась не для нее. С этой загадочной фразой Юстимия, Младшая Дочь Храма поселка Кей-Хосров, покинула дом Уны и Расмуса. Через месяц родители переехали и постарались обо всем забыть. Сестру Юстимию они снова увидели в Таншере почти два десятка лет спустя, и она была уже Старшей Дочерью родового Храма. Впрочем, и мама с Расмусом, и Старшая Дочь Юстимия старательно делали вид, что они не знакомы. Им всем так было проще.
