К концу прений на трибуну вошел мастер Рамазан. Он говорил недолго.
- Даже справедливая критика, - сказал он, - вызывает недоумение кое у кого из нас. Но я считаю, что товарищ Асланов прав. Скажу о себе. Могу ли я выполнить план на двести процентов, если поставлю дело как следует? Бесспорно. В наступающем году так и должно быть! Строить коммунизм, товарищи, - это не халву есть. Это прежде всего - самоотверженный труд. И кто думает шутя пройти расстояние, отделяющее нас от коммунизма, тот, я думаю, останется на полпути. Но я, по правде говоря, хочу пройти этот путь до конца. Ведь не зря же рабочий класс понес столько жертв? Да и сам я поседел недаром. Я хочу, чтобы мы завершили строительство этого пышного дворца. Нет, не дойдем мы до коммунизма, если не будет у нас нефти. Нет, не дойдем!.. Чего там говорить? Сами вы не дети. Лучше меня понимаете, что к чему. Стало быть, усердие, рвение, честь - вот что решает!
К концу речи Рамазан хотел было сказать что-то более зажигательное, но, так и не найдя нужных слов, сошел с трибуны.
Рукоплескания потрясли весь зал.
- Нам предстоят еще более серьезные испытания, - сказал Асланов громко и отчетливо, закрывая заседание. - И мы должны выйти из них победителями. По-моему, все ясно, товарищи. Желаю вам всем успеха!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
На море начинался шторм. Ветер все более крепчал, и хотя давно уже наступило утро, ночной мрак, казалось, еще не покидал неба. Обычно голубое, море сегодня потемнело, и если бы не белые барашки, катившиеся на гребнях волн, можно было бы подумать, что вместо воды кругом бурлит мазут. Черные тучи, словно желая оторваться от преследующего их ветра, неслись к югу.
Сегодня Таиру предстояло работать в дневной смене. Он уже позабыл о том, что говорил ему Джамиль в первый его приезд на буровую о штормах на море, и никак не ожидал, что ветер может быть таким свирепым. Он думал, что в такую страшную непогоду работа на буровой будет приостановлена и "Чапаев", забрав всех на борт, доставит на берег. Но когда он увидел вращающийся, как всегда, ротор и работавших спокойно, без всякой суетни, людей, это поразило его. Помощник мастера Васильев сидел тут же с невозмутимым лицом и следил за рабочими. Увидев затаенную тревогу в глазах Таира, он только качнул головой и как бы про себя заметил:
- Да... Начинается бакинская зима.
Таир, не поняв его, возразил:
- До зимы еще далеко, уста.
- По календарю еще далеко, а вот погода уже зимняя, - сказал Васильев и поднялся.
Сильный порыв ветра с воем ударил по вышке, сотрясая ее до самого основания. Но Васильев оставался попрежнему спокоен.
- В Баку зима наступает с началом северных ветров, - пояснил он.
Вспомнив о том, что Рамазан почему-то не приехал сегодня, он крепко ухватился рукой за козырек фуражки и начал обходить буровую. Проверил запасы материалов, мысленно прикинул - хватит ли труб, если шторм продолжится несколько суток, и окинул взглядом рабочие площадки - все ли на местах. Хотя старый мастер и был уверен в своих людях, тем не менее, как командир части, готовящейся к бою, он старался в подобных случаях заранее предвидеть все возможности и случайности. Люди были все на местах. Внешне они казались спокойными, но, вглядевшись внимательнее, можно было заметить, что все они держатся на-чеку. Никто в бригаде Рамазана не допускал и мысли о приостановке работы в штормовую погоду. Старый мастер всегда говорил своим рабочим: "А если шторм затянется не на пять, а на десять дней? Время-то дорого!"
Эту же самую мысль Васильев выражал по-своему: "Наши якоря брошены. Стоим крепко!"
Шагая по мосткам буровой, он глядел на членов бригады твердым, уверенным взглядом, словно хотел сказать: "Что нам, ребята, штормы? Видали мы их на своем веку!"
В черных, как мазут, брезентовых перчатках Джамиль вместе с двумя товарищами готовил глинистый раствор. Но мысли его были далеко, и это не ускользнуло от внимательного взгляда Васильева.
Джамиль думал о Таире и Лятифе. Успех, выпавший на долю Таира во время концерта кружка самодеятельности, как ему казалось, произвел на Лятифу огромное впечатление. Что с того самого вечера между ней и Таиром установились самые сердечные отношения, в этом он уже убедился. Недаром же каждый раз при встрече она так принужденно здоровалась с Джамилем и при этом так озиралась по сторонам, словно боялась, что Таир увидит ее с другим.
Васильев видел, как медленно и неохотно двигается Джамиль, всегда такой энергичный, старательный, контролирующий каждый свой шаг, и объяснял его состояние влиянием погоды.
- Добавьте воды, ребята, - сказал он, подойдя к Джамилю и пробуя раствор. - Со вчерашнего дня долото движется что-то уж очень медленно. Двенадцать метров за сутки - мало. Слишком мало. А ведь мы соревнуемся!..
- Может быть, долото наскочило на камень? - спросил Джамиль.
Васильев услышал его вопрос, но ответить не смог, - сильный порыв ветра помешал ему говорить.
Дощатые мостки под ногами ходили ходуном. Казалось, вот-вот их сорвет буйным порывом ветра. Чтобы устоять на ногах, Васильев ухватился обеими руками за перила и оглянулся по сторонам. Могучие волны, тяжело вздымаясь, катились вал за валом на вышку и яростно хлестали в ее железные переплеты.
"Шторм крепчает, - думал Васильев, шагая к будке. - А старик вряд ли усидит на берегу, - наверняка приедет".
Сидя в будке за маленьким столиком и пытаясь перекричать рев шторма, Лятифа передавала по телефону:
- Да нет же, говорю вам, не приостановили! (Какие бестолковые!) Нет, работают!.. - Вытянув шею, она взглянула за дверь в сторону буровой и заметила подходящего Васильева. - Вот и сам товарищ Васильев. Он вам скажет.
- Кто это? Главный инженер? - спросил Васильев. - Скажи, что такие вопросы излишни. Никто и не думал приостанавливать работу.
- Они не приостановят! - кричала с хрипотцой в голосе Лятифа в трубку. - Слышите? Не приостановят!.. Ладно, сейчас передам.
Лятифа положила трубку. Васильев повторил свой вопрос:
- Кто это говорил?
- Из конторы бурения. Я удивляюсь просто. В другое время выбьешься из сил, пока найдешь кого-нибудь у них. А теперь вот сами запрашивают: приостановили работу или нет? Третий раз уже звонят.
Васильев опустился на табурет напротив Лятифы, раскрыл плоскую и длинную табакерку с облупившейся эмалью и достал из нагрудного кармана газету. Оторвав полоску бумаги, он аккуратно подравнял ее и неторопливо свернул цыгарку. Лятифа молча следила за его движениями. Затем она взяла лежавший перед ней листок почтовой бумаги и вложила его в толстую книгу. Васильев успел заметить, что на листке не было написано ни слова, и потому не придал значения порывистому движению девушки.
Лятифа уже несколько раз принималась писать, но частые телефонные звонки мешали ей. Она плохо слышала голоса людей, звонивших из треста, и почти всем отвечала:
- Нет, не приостановлена! Работаем!
Начальники и инженеры, сидя в такую погоду у себя в кабинетах, тревожатся обычно больше бурильщиков. Разумеется, их прежде всего интересует работа. Спросят они о том или нет, сразу зададут вопрос - приостановлена ли работа, или нет, Лятифа знала, что все вопросы в конце концов сводятся к этому. Но для чего лежал перед ней чистый листок бумаги? С утра Лятифа по крайней мере раз пять принималась за него и каждый раз вкладывала обратно в книгу. Ей хотелось написать письмо Таиру. Но, оказывается, не так-то просто излить на бумаге то, что осталось невысказанным при встрече. А может быть, ей мешала буря? Но так могли думать только те, кто не был знаком с маленьким коллективом буровой. Лятифа же, как и все давно работавшие здесь рабочие, в такие дни становилась еще спокойнее, еще хладнокровнее. Здесь всех волновало только одно - выполнение взятого на себя обязательства: через пять дней скважина должна быть закончена бурением и сдана в эксплуатацию! Вон тот же самый Джамиль, который винит Таира во всех смертных грехах, считает его в душе вероломным, предполагает, что тот использовал свой чарующий голос, чтобы завладеть сердцем неопытной девушки, сожалеет о том, что до него не открыл Лятифе свою душу, не признался ей в любви, - этот самый Джамиль в конце концов говорит: "Остается всего пять дней!" - и настойчиво отгоняет прочь посторонние мысли. Всех тревожила одна мысль: "Осталось всего пять дней!". Лятифа, уже мысленно начинавшая свое письмо по крайней мере в десяти вариантах, но так и не написавшая ни одного слова, задавала себе вопрос: "Не лучше ли написать после сдачи скважины? Ведь осталось всего-то пять дней!.."
Да вот и сам Васильев, дымя цыгаркой, задумчиво говорит:
- Скоро конец, дочка. Еще пять дней!.. Молодцы, ребята! Я уверен в них. Но знаешь, чего нам нехватает?
- Чего? - спросила девушка, не догадываясь, чего именно нехватает на буровой.
- Не хочу говорить о том, что было во время войны, но ее последствия все еще дают себя знать. У нас нет здесь запаса продуктов.
