Тела уносили долго. С ранеными еще ладно – клали людей на носилки и тащили, а с мертвыми мешкали. Обычно, после боя старались все сделать побыстрее, чтобы самим отдохнуть, а тут… Келарь уже подумал, что свеи потихоньку мародерствуют. Не надеясь на собственное зрение, спросил у настоятеля:
– Отец Иринарх, чего они там возятся-то? Трупы обирают?
– Не видно, – покачал тот куколем. – Вроде в карманах не шарят. Но возятся, ровно бабы беременные…
– Чего-то тут не то! – решил Авраамий и пошел вниз. Забирая попавшихся на глаза стрельцов, почти бегом помчался к Никольским воротам. Почему туда, брат воевода объяснить бы не смог. Чутье, что ли, подсказало? Но – вовремя! В узком и длинном проеме между стеной и срубом двое стрельцов изо всех сил отмахивались бердышами от клинков свеев. Вот, один упал, второй оступился… Но подоспевшие ратники во главе с келарем оттеснили супостата от ворот и закрыли тяжелые створки.
Разбираясь, что произошло, Палицын выяснил, что послушники с поварни, решили, что раз наступило перемирие, то можно открыть врата и сходить на озеро. Уж чего там они собрались делать – непонятно, но свеи только этого и ждали. И, не окажись перед вратами сруба, свеи бы ворвались в обитель…
Переведя дух и смахнув пот, Авраамий пошел на Никольскую башню – хотелось глянуть в глаза тем, кто проворонил шведа! Но подниматься не пришлось. У подошвы встретили виноватые пушкари.
– Не могли мы палить, отец воевода, – виновато сказал старший. – Тут, окромя свеев еще и братия была. Стрельнули бы, своих перебили…
– Где начальник над башней? – спросил Авраамий, вспоминая, что раньше эту должность исправлял Мансуров, а сейчас Лихарев.
– Воевода отдыхает, – доложил старший пушкарь. – Устал после боев.
– Тебя как звать?
– Осип я, Пантелев, – ответил озадаченный пушкарь.
– Вот ты, Осип, теперь и будешь старшим. Понял?
– А как же Максим Васильич? – удивился мужик еще больше.
– Вот это не твоя печаль. Понимаешь, за что воеводу с начальства сняли?
– Чего непонятного-то? – хмыкнул Осип, сразу ставший значительнее, чем был. – Допустил он, что братия ворота без его ведома открыла.
– Правильно, – кивнул Палицын. – Еще, Осип, раз ты старший теперь, запомни крепко-накрепко – врата открывать лишь с моего ведома, понял? А еще скажу… Коли такое увидишь – стреляй, не раздумывая – в своих и в чужих…
Утром в заливе бросили якоря еще два галеона, загруженные едва ли не по ватерлинию. До самого вечера к берегу и обратно сновали шлюпки, перевозя мортиры, ядра и мешки с порохом.
Всю ночь и весь день матросы устанавливали осадные орудия, окружая их турами – высокими корзинами без дна, забитыми щебнем. Когда со стороны залива выросло десять батарей, мортиры начали басовитую перекличку…
Королевские артиллеристы поражали деловитостью и скоростью. Вроде только-только прозвучал выстрел, а прислуга уже банит ствол, поливает водой (ну, где тут уксуса-то напасешься?), засыпает порох и вкатывает ядро, завернутое в холстину. Главный бомбардир тыкает запальником и, не дожидаясь, пока вспыхнет порох, падает в окопчик. Выстрел и… очередное ядро, долетая до стены, раскалывается на куски…
Свеи были хорошими артиллеристами, но даже они не смогли спорить с валунами, из которых сложены стены обители – толку от обстрела не было никакого, но грохот мешал братии творить молитвы, а бабы жаловались, что овцы блеют, а коровы перестают доиться.
Испортив десятка три ядер, свеи принялись сосредоточенно выцеливать сруб у Святых ворот. Сосновые бревна подались не сразу. Когда же пробили первую брешь, среди артиллеристов раздался победный вой, сменившийся воплями разочарования – из дыры посыпался камень… Но поорав, артиллеристы снова принялись за дело. Пожалуй, если так пойдет, ядра пробьют-таки щебень и выломают ворота…
Воеводы просились на вылазку, но Авраамий медлил и разрешения не давал. Приказал лишь, чтобы Мансуров держал около ворот отряд, готовый хоть к бою внутри стен, хоть – к вылазке.
Ночью, когда все, кроме часовых на стенах да вахтенных на кораблях, спали, со стороны моря донеслись выстрелы, крики и шум. Один за другим вспыхивали сполохи, словно Северное сияние! От взрывов вдоль моря поднялись волны, а ветер едва не сваливал с ног караульных…
Настоятель и Авраамий, с усилием держась за перила, считали языки пламени, которыми расцвело море…
– Поморы это… – Посмотрев в недоуменные глаза игумена, Авраамий пояснил: – Мы, с Автомоном, Царствие ему Небесное, решили – коли туго придется, брандеры делать… Ну, брандеры – это…
– Да знаю я, что за брандеры такие, – отмахнулся отец игумен и перекрестился: – Господи, они ж на верную смерть пошли…
– Может, доплыл кто… – неуверенно сказал келарь.
– Нам-то почему не сказал? – сурово спросил игумен.
– Если бы сказал, так ты бы и не отпустил. Верно?
– Верно, – согласился настоятель. – Потому не отпустил бы, что на самоубийство похоже. А самоубийство, брат Авраамий, сам знаешь – грех великий…
– Может, и грех, – кивнул Палицын. – Только, отец игумен, если и есть грех – мой он. Я поморов на смерть отправил. А теперь вот Петьку Мансурова на вылазку отправлю…
Всю ночь около залива шел бой. Свеи-артиллеристы и те, кому удалось выплыть со взорванных кораблей, дрались отчаянно. Терять им было нечего. Авраамию еще дважды пришлось посылать отряды. Но к утру все было кончено. Берег около батарей был завален трупами, а на волнах остались лишь обугленные и еще чадящие остовы галеонов. Оставшиеся в живых свеи сдавались в плен…
На монастырском кладбище прибавилось могил. Стрельцов, поморов и монахов хоронили по пять тел в одной яме. Выкопать на каждого – пятьсот с лишних могил было бы не под силу. Отдельно положили лишь Петра Мансурова – по левую руку от князя Пожарского. Правую сторону Авраамий оставил для себя.
Убитых свеев похоронили за оградой, в братской могиле. Отец игумен даже разрешил, чтобы пленные прочитали над мертвецами свои молитвы…
Дела и дороги
В верхней горнице, куда допускались лишь избранные, сидели трое – сам хозяин, городовой воевода Котов, стрелецкий голова Костромитинов и гость, князь Мезецкий. Четвертый – здоровенный черный кот, с белой грудкой, в разговоре участия не принимал, а просто дремал на столе, покрытом рыхлым гишпанским бархатом (по нынешним временам – ценность несусветная!).
Александр Яковлевич, за последнее время зело огрузневший, устало потер левую половину груди, поморщился и сказал, пряча глаза:
– Ты, князь Даниил – хошь обижайся на меня, хошь нет, но не разрешу я тебе в своем городе Земский собор проводить.
– А если я разрешения не спрошу? – спросил Мезецкий.
– Воевать будешь? – сузил глаза Котов.
– Сроду такого не было, чтобы Мезецкие со своими городами воевали, – слегка надменно проговорил князь. – Все больше – с татарами да с литовцами. Ну, изменники не в счет. Да и людей не хватит, чтобы с тобой воевать. Сам видел – сотня у меня, все про все.
– Это ты правильно сказал, не хватит, – с удовлетворением откинулся воевода на спинку резного кресла. – Да и народ у тебя, с бору по сосенке. Добро, коли половина порох нюхала…
– Если бы половина, перекрестился б от радости. Хорошо, коли с дюжину найду. Против твоих стрельцов и получаса не выстоят. Но чтобы город спалить, к ядреной матери, так и таких за глаза хватит… – Увидев, как напрягся воевода, усмехнулся и примирительно сказал: – Не боись, воевода Рыбнинский, не будет ничего худого… Потерпи, уйду я скоро.
– Так я, Данила Иванович, ни тебя, ни войско твое не гоню, – с облегчением проговорил Котов. – Живите, сколько влезет. Кормовые дам.
– Благодарствую, – хмыкнул князь. – Только, воевода, ты мне скажи… Не в Рыбнинске твоем, а все равно – бог даст, созову я Земский собор. Ну, сам не смогу – кто-нибудь другой… – поправился князь. – Выберут государя, сядет он на престол, возьмет в руки скипетр, державу, а потом призовет он тебя да и спросит – почему ты, сукин сын, Алексашка Котов, избранию моему помешать хотел? Где же ты был, когда меня на престол возводили?
– А я, окольничий, так отвечу, – с достоинством ответил воевода, – была-де дадена государем покойным, Борисом Федоровичем, мне в ведение Рыбная слобода, которую я городом сделал. И город сей – теперь один из самых богатых на Руси! Можешь на плаху меня отправить, а можешь наградить! Как-никак, целый город припас. А тебе, князь, вот что скажу – будет на Руси царь, буду ему служить верой и правдой. Ну а пока нет государя, буду свой город стеречь и оберегать. Вот тебе и весь мой сказ!
– Хитер ты воевода, ох хитер! И рыбку хочешь съесть, и в лодку сесть. Думаешь, в сторонке сможешь отсидеться?
– Ну, пока-то сижу, – пожал плечами Котов. – А что дальше – только Господь ведает…
– Это точно, – грустно улыбнулся Мезецкий. – Господь, он все ведает… А ты-то ведаешь, что из-за таких, как ты, Русь скоро на части растащат? Да что говорить – уже тащат!
