– Ну, чего кичиться-то… – снова заскромничал Костромитинов, убирая копеечку.
– Леонтий Силыч, тебе сколько времени на сборы надо? К утру успеешь? – спросил князь.
– К утру можно полк собрать, – усмехнулся Костромитинов, нашаривая шапку. – А мне чего? Конь у коновязи, штаны да сабля – завсегда при мне. Домой заскочу, сапоги переобую, епанчу походную да пищаль с патронташем возьму. Котомку с сухарями, сало копченое, да чесноку пяток головок старуха моя всегда наготове держит, привыкла. Ну, воевода, не поминай лихом… Ты уж, Александр Яковлевич, жену мою да сына пока со двора не сгоняй…
– Ты что, Леонтий? За что ты меня так? Не ждал я от тебя… – От лютой обиды у воеводы задрожал голос.
Поняв, что ляпнул не то, Костромитинов обнял Котова за плечи:
– Ну, прости. Не сердись на старика. Сам знаешь – брякнешь что-нибудь, не подумав, а потом жалеешь… Ну, хошь, на колени встану?
– Ладно, – отмахнулся воевода, стряхивая слезу, набежавшую от незаслуженного оскорбления: – Не икона я, чтобы передо мной на колени падать.
– Спасибо тебе, Александр Яковлевич, – встал Костромитинов и поклонился в пояс.
– Подожди, Леонтий, присядь. И ты, князь, не вскакивай пока… Ну-ка, друг мохнатый, ступай себе, мышей лови… – Взяв кота в охапку, воевода снял со стола любимца, опустил на пол да еще и подпихнул ногой.
Тишка негодующе муркнул, но спорить не стал – подняв хвост, царственно удалился. Подобрав чарку, воевода вытер ее рукавом, сдул шерсть и разлил остатки вина. Закусив, Александр Яковлевич изрек:
– Я чего спросить-то хотел, Данила Иваныч… Тебе сколько людей нужно?
– Нужно – десять тыщ. Для начала…
– Это куда тебе столько? – вскинул брови воевода. – Воевать собрался?
– У Сигизмунда тыщ десять пехоты да гусар столько же. Но, – вздохнул Мезецкий, – десять не прокормить. Думаю, к концу месяца тыщи две соберу.
– Сколько дать можем, а, Леонтий? – повернулся Котов к дворянину.
– Стрельцов – сотни две да дворян служилых, с сотню. Больше никак не получится, – прикинул Костромитинов. – Отдать больше, город ни с чем оставим…
– Ну, стало быть, две сотни стрельцов возьмешь. А дворян… Тех, кто сами с тобой пойдут, всех забирай. Что еще надо? Припас огненный, свинец, провизию, коней – все дам.
– Пушку бы еще, – попросил Мезецкий, решив, что пока дают, надо брать и просить еще… Чай, не для себя…
– Пушку… – задумался воевода, а потом махнул рукой: – Бери, хрен с ней! А, чего уж там – бери две. У меня все равно лишние. Могу еще деньжат подкинуть. Много не дам, но рубликов пятьсот подкину, на первое время хватит. Только, – вздел палец вверх Александр Яковлевич, – на деньги ты мне расписку напиши. Сам понимаешь – не свои деньги давать буду. Мне еще перед купцами ответ держать.
– Я тебе не расписку, а целую грамоту дам, с печатью Земского войска, – обрадовался Мезецкий.
– Если с печатью, так и всю тысячу дам, – кивнул воевода.
– Тебе бы, князь, к печати, да еще бы Кузьму Минина, – пошутил Леонтий.
– Печать есть, а Минина нет. Был мужичок похожий, да по дороге с ним хворь приключилась, помер. Хотел другого завести, да не стал. Решил – хватит самозванцев-то разводить.
– И правильно, – согласился Костромитинов. – В святом деле даже маленький обман – грех большой.
– Еще что скажу – ты, князь, в обитель поезжай, – посоветовал Котов. – Чтобы не шибко далеко была, но и не рядом. Можно – на Спасо-Каменный остров, а лучше – в Кирилло-Белозерский монастырь. Там и стены добрые, и игумен ляхов не жалует.
– В Кирилловский поеду, – решил князь и выжидательно посмотрел на воеводу: – Не подскажешь, как боярину Ивану Романову да Федору Шереметеву весточку дать?
– Как Романову? – опешил Костромитинов. – Ты что, князь Данила, не знаешь, что ли?
– А что? – насторожился Мезецкий.
– Так ведь убили обоих – и Романова, и Шереметева. Вроде затеяли они на Москве с ляхами биться, а потом бежали. Догнали их по дороге да убили… Ты чего, князь?
Мезецкий почувствовал, что сердце сжало, ровно медвежьей лапой. Если Романов убит – как же там Машки? Старшая и младшая…
– Воевода, девок покличь. Водички бы… – обеспокоенно проговорил Костромитинов.
– Ниче, – выдохнул Мезецкий, почувствовав, что боль вроде отошла. – Сомлел я что-то, – криво усмехнулся князь. – Устал… Водки плесните! Выпьем за упокой боярина Ивана Никитыча да боярина Федора Иваныча…
– Видно, крепко ты с боярами-то дружил… – сочувственно вздохнул Котов, поднимаясь с места и вытаскивая из иноземного шкапчика графин с водкой.
Выпив, Даниил Иванович немного успокоился и осторожно спросил:
– Вы, воеводы, больше ничего не слышали? Кто еще с боярами погиб?
– Может, кто и погиб, так про то неизвестно, – пожал плечами воевода. – Мы и про Романова с Шереметевым от ляхов прознали, что грамоту на город привезли. Холопы ихние по пьянке сболтнули. А ты про кого знать-то хотел? Может, поспрашиваем?
– Ладно, – махнул рукой Мезецкий, загоняя тяжкие думы о жене и дочери поглубже. Бог даст – все образуется. Нет – Его воля. Говорить о любимых с чужими людьми не хотелось.
– Напужал ты нас, князь Даниил Иваныч, – покачал головой Котов. – Мы уж не знали, что и думать…
– Да ничего, бывает, – рассудительно сказал Леонтий Силыч. – У меня вон тож, иной раз прихватит.
– Может, погодишь уезжать-то? – спросил воевода. – Побудешь с недельку, оклемаешься.
– Надобно ехать, – твердо сказал Мезецкий. – И так сколько времени зря потерял. Завтра же и поедем.
– Не успеем, – покачал головой Костромитинов. – Пока оружие соберем, провизию какую-нибудь, людей отберем – дня три, худым концом. А по нонешнему времени – целую неделю.
– Мыслю, не стоит всем сразу идти, – решил князь. – Возьму я с десяток холопов, а остальных Леонтий Силыч потом приведет.
– Не мало, с десяток? – усомнился Костромитинов. – У нас и разбойники шалят. А на Череповеси, где монастырь был, какой-то лях крепость поставил. Возьми хоть с полсотни.
– Хватит, – заверил князь. – От разбойников отмашемся, а с паном – что с десятком, что полсотней – воевать несподручно. Проскочим как-нибудь. Надо отца настоятеля предупредить. Ежели всей оравой пойдем – напугаем. Иноки, чего доброго, в осаду сядут.
Князь почувствовал, что его схватили сильные руки, другие – не такие сильные, но сноровистые, связали и бесцеремонно, как мешок с репой, бросили лицом вниз, на мокрую от утренней росы траву. Лежать было неудобно, но попытка перевернуться была жестоко пресечена…
– Лежи смирно, падеретина! – каркнул над ухом ломкий юношеский голос, подкрепив приказ пинками под ребра и ударом по голове…
Очнувшись, Мезецкий понял, что сидит привязанный спиной к дереву. Несмотря на боль, пересчитал людей. Девять… Десятый обнаружился неподалеку – лежал в нелепой для живого человека позе…
По биваку деловито расхаживали разбойного вида мужики, сосредоточенно увязывали в мешки добро, мерили новые сапоги и одобрительно похохатывали, подбирая оружие. Гриня, сидевший через пару человек от князя, длинно выругался и с досадой сказал:
– Думал же, не надо Проньку караульным с утра ставить, проспит…
– Думай лучше, как выкручиваться будем… – хмуро изрек Мезецкий.
Митька, самый молодой из холопов, грустно спросил:
– Это кто такие? Разбойники или ляхи?
– А есть разница, кто тебя резать будет? – отозвался Гриня.
– Так ить, православные, не душегубы какие… Может, поговорим с ними? – сказал парень без особой надежды.
– Да иди ты… – огрызнулся Гриня, а потом его чело слегка прояснилось: – А если мы им спляшем?
Мезецкий с опаской посмотрел на десятника – не тронулся ли головушкой Гринька, но потом сообразил…
К пленным подошли два разбойника. Первый – судя по нарядному кафтану и немецкому пистолету, заткнутому за пояс, атаман. Князь Даниил, глянув на ноги разбойника, только вздохнул, узнав свои сапоги.
Второй разбойник был страшен. Не лицо, а сплошной шрам с глазами…
– Ну, коли крещеные – молитесь, – подавляя зевоту, сказал первый. Обернувшись к подручному, равнодушно спросил: – Как мыслишь, Павло? Так утопить али прирежем вначале?
– Чего пачкаться? Кровишши будет, все перемажемся, – повел тот безгубым ртом. – Вон, камней-то сколько…
– Э, мужики, нельзя так! – заволновался Митька. – Не по-людски это, не по-христиански. Грех! Взять, да живых людей утопить…
Атаман без особой злости пнул парня в грудь.
– Молись, пока разрешают. Какой ты живой, коли щас утопят?
– Сволочь ты, – не выдержал Гриня.
– Ну и что? – пожал тот плечами. – Кто щас не сволочь? Ты? Ну, коли не сволочь – радуйся, что смерть быстро примешь. Утопленнику-то не больно – раз, и нет его. Сегодня вас утопят, а завтра нас.
– Спросил бы вначале – кто такие, куда едем… Видишь же, что не ляхи мы, не литвины, – не унимался Гриня, надеясь усовестить разбойников.
