А в это время пиво все бежало и бежало из бочки, – кран-то ведь Катерлизхен завернуть позабыла; и когда кружка наполнилась до самого края, начало пиво литься на пол и лилось оно до тех пор, пока вся бочка не вылилась. Уже на лестнице Катерлизхен увидала, что за беда приключилась.
«Вот так-так! – воскликнула она. – Что же мне теперь делать; чтобы Фридер не заметил?» Она подумала и, наконец, вспомнила, что стоит у ней на чердаке мешок хорошей пшеничной муки, купленный еще в прошлом году на ярмарке, и она решила снести его в погреб и посыпать мукой там, где разлилось пиво.
«Да, – сказала она, – кто вовремя что сберегает, тому оно в беде помогает», – полезла она на чердак, притащила мешок с мукой и бросила его как раз на кружку с пивом; опрокинулась кружка, и разлилось пиво на пол. «Правильно говорится, – сказала Катерлизхен, – что беда беду погоняет», – и стала она рассыпать муку по всему погребу. Сделав это, она осталась своей работой очень довольна и сказала: «Как стало здесь, однако, чисто и хорошо».
В полдень воротился Фридер домой.
– Ну, жена, что ж ты мне на обед приготовила?
– Ах, Фридерхен, – ответила она, – хотела я тебе колбасы изжарить, да стала пиво к обеду наливать, а собака колбасу со сковородки стащила; пока я за собакой гналась, все пиво из бочки выбежало; хотела я пиво мукой присыпать, да кружку с пивом опрокинула; но ты будь спокоен – в погребе уже сухо.
И сказал Фридер:
– Ах, Катерлизхен, Катерлизхен, не надо было так делать! Можно ли было оставлять колбасу, чтоб собака ее стащила, а пиво из бочки выбежало, да еще засыпать его самой лучшей мукой.
– Да ведь я же, Фридерхен, не знала, ты бы мне раньше об этом сказал.
Муж подумал: «Если и дальше будут с моей женой такие случаи приключаться, то придется мне самому кое-что придумать».
Он скопил круглую сумму талеров, обменял их на золото и говорит Катерлизхен:
– Видишь, эти вот желтые кружочки спрячу я в кубышку и закопаю в хлеву под коровьими яслями. Но ты смотри, кубышки этой не трогай, а не то плохо тебе будет.
– Нет, Фридерхен, я трогать ее не стану, – ответила Катерлизхен.
Вот раз мужа не было дома, а в это время явились в деревню купцы продавать глиняные горшки и миски, и они спросили молодую женщину, не купит ли она у них чего из их товара.
– Да вот, милые люди, – говорит им Катерлизхен, – денег-то у меня нету, купить мне не на что; если вам нужны желтые кружочки, то я, пожалуй, тогда и купила бы что-нибудь.
– Желтые кружочки пожалуй что и пригодятся, а покажи-ка их нам.
– А вы ступайте в хлев да поройтесь, они закопаны под коровьими яслями, вот там и найдете желтые кружочки, а мне с вами вместе идти туда никак нельзя.
Вошли плуты-продавцы в хлев, стали там копаться и нашли чистое золото. Схватили они его и убежали, а свои горшки да миски в доме оставили. Катерлизхен подумала, что новая-то посуда ей пригодится; а было ее в кухне у нее достаточно, и вот повыбивала она у всех горшков донышки и нацепила горшки на заборные столбы вокруг дома вместо украшения.
Воротился Фридер домой, увидал такую обнову и говорит:
– Катерлизхен, что это ты наделала?
– Да я купила их, Фридерхен, за те желтые кружочки, что спрятаны были под коровьими яслями; сама я туда не ходила, торговцы их сами выкопали.
– Ах, жена, жена, – говорит Фридер, – что же ты наделала! Да ведь это ж были не желтые кружочки, было то чистое золото – все наше богатство; разве можно было так делать?
– Фридерхен, да ведь я, – говорит жена, – об этом не знала. Надо было мне раньше о том сказать.
Постояла Катерлизхен, подумала и говорит:
– Послушай, Фридерхен, ведь золото можно назад вернуть, давай побежим за ворами.
– Что ж, – говорит Фридер, – давай попробуем; только захвати с собой хлеба и сыру, чтоб было чем в дороге закусить.
– Ладно, Фридерхен, я возьму.
Отправились они в погоню, и так как Фридер ходил быстрей, то и шел он впереди Катерлизхен.
«А мне еще лучше, – подумала она, – когда надо будет домой возвращаться, я окажусь впереди». Вот подошла она к горе, где по обеим сторонам дороги были глубокие рытвины. «Гляди-ка, – молвила Катерлизхен, – как они землю-то всю поизрезали, поизрыли, измяли. За весь свой век она никогда не заживет». А было сердце у нее жалостливое, взяла она масло и намазала им колеи справа и слева, чтоб колеса не так их давили; нагнулась она, их жалеючи, а сыр у ней из сумки и выпал и покатился с горы.
Говорит Катерлизхен: «Ну, раз уж взобралась я на гору, то вниз за тобой спускаться не стану, пусть уж другой за ним побежит и приведет его назад». Взяла она другой сыр и скатила его вниз. Но сыры назад не вернулись. Тогда сбросила она и третий сыр и подумала: «Может быть, они ждут третьего, – одни не хотят возвращаться?» А три сыра все не возвращаются и не возвращаются; вот она и говорит: «Не знаю, что тут и подумать. Пожалуй, третий не нашел дороги да заблудился; надо будет послать за ним четвертый, чтоб позвал он их назад». Но и с четвертым сыром случилось то же, что и с третьим.
Рассердилась тогда Катерлизхен, сбросила вниз и пятый, и шестой, а они были у ней последние. Некоторое время стояла она и ждала, не вернутся ли они назад, а они все не возвращались; тогда она и говорит: «О, вас хорошо бы за смертью посылать; долго вы что-то ходите; небось думаете, что я буду вас тут дожидаться? Я пойду, а вы уж меня сами нагоните, ноги-то у вас помоложе моих будут».
И Катерлизхен ушла и нашла Фридера; он стоял, ее дожидался, – есть ему очень захотелось.
– Ну, дай-ка мне чего-нибудь поесть. – Она подала ему сухой хлеб.
– А где же масло и сыр? – спрашивает муж.
– Ах, Фридерхен, – говорит Катерлизхен, – маслом я колеи вымазала, а сыры, те скоро вернутся; один у меня из сумки выкатился, я и послала за ним вдогонку другие, чтоб позвали они его назад.
Говорит Фридер:
– Не надо было, Катерлизхен, так делать! Не надо было маслом дорогу намазывать и сыры с горы скатывать.
– Это правда, Фридерхен; чего же ты мне раньше о том не сказал?
Поели они сухого хлеба, а Фридер и спрашивает:
– А заперла ли ты дом, когда уходила?
– Нет, Фридерхен; отчего ты мне раньше о том не сказал?
– Так ступай домой, сначала дом запри, а потом уж пойдем дальше; да принеси чего-нибудь поесть, а я подожду тебя здесь.
Пошла Катерлизхен домой и думает: «Надо будет принести Фридерхену поесть чего-нибудь другого, сыр и масло ему, видно, не нравятся, – принесу-ка ему мешок сушеных груш да кружку уксуса». Заперла она на засов верхнюю дверь в доме, а нижнюю сняла с петель, взвалила ее на плечи и пошла, думая, что если дверь возьмет с собой, то в дом никто уже не заберется. Катерлизхен идет себе медленно, не торопясь и думает: «Пусть Фридерхен отдохнет подольше». Подошла она к нему и говорит:
– Вот, Фридерхен, тебе и дверь от дома; теперь ты можешь сам дом сторожить.
– Ах, Господи, – сказал он, – какая у меня умная жена! Нижнюю дверь сняла, чтобы всякий мог в дом забраться, а верхнюю заперла на засов. Теперь поздно уже домой назад возвращаться, а раз ты дверь сюда принесла, то и тащи ее теперь сама дальше.
– Дверь-то, Фридерхен, я потащу, а сушеные груши да кружку уксуса мне будет нести тяжело. Повешу я их на дверь, пускай она их несет.
Пошли они в лес, стали разыскивать плутов-продавцов, но не нашли их. Стало уже, наконец, в лесу темнеть; взобрались они на дерево и решили там заночевать. Только уселись они на верхушке дерева, как подошли к дереву люди, которые уносят то, что за ними само идти не хочет, и находят вещи, прежде чем кто-нибудь их потеряет. Они уселись как раз под дерево, на котором сидели Фридер и Катерлизхен, развели костер, собираясь делить между собой добычу. Тогда Фридер спустился с дерева на другую сторону и набрал камней, а затем снова влез на дерево и хотел убить воров насмерть. Стал он бросать в них камни, но все не попадал, а воры и говорят: «Скоро, пожалуй, начнет светать, вот ветер сбивает уже с елей шишки».
А Катерлизхен все держала дверь на плечах, но стало ей под конец тяжело, и подумала она, что виной тому сушеные груши, и говорит:
– Фридерхен, сброшу-ка я сушеные груши вниз.
– Нет, Катерлизхен, сейчас делать этого не надо, а то воры могут нас заметить.
– Ах, Фридерхен, я не могу, очень уж мне тяжело.
– Ну, так бросай, черт возьми!
И посыпались груши вниз сквозь ветки, а плуты-продавцы внизу и говорят: «Это птицы помет сбрасывают». А дверь все по-прежнему давит плечи; тут вскоре Катерлизхен и говорит:
– Ах, Фридерхен, надо и уксус, пожалуй, вылить.
– Нет, Катерлизхен, не делай ты этого, не то они нас заметят.
– Ах, Фридерхен, я больше не могу, уж больно мне тяжело.
– Ну что ж, выливай, черт возьми!
Вылила она уксус и облила им плутов-продавцов. Вот они и говорят меж собой: «Это падает уже роса».
