В отличие от отзыва Рейтерна, заключение Татаринова опоздало к моменту обсуждения вопроса в Комитете по делам Царства Польского и не нашло отражения в его журнале. В своей критике проекта государственный контролер пошел дальше министра финансов. «Я не думаю, — писал Татаринов, — чтобы Царство Польское как в топографическом, так и политическом отношении находилось в положении столь исключительном… Соединенное железными дорогами со столицами Империи, пользуясь относительно лучшим климатом и представляя все удобства жизни, Царство Польское, конечно, в настоящее время не может уже считаться таким краем, пребывание в котором было бы сопряжено с лишениями».
Облегченное чинопроизводство, по мнению государственного контролера, чревато умножением обладателей высокого класса, которые вследствие недостатка подходящих должностей в польских губерниях неизбежно устремятся в Россию, где также вряд ли найдут себе применение. «Опыт доказывает, — продолжал Татаринов, — что вызов русских чиновников в Царство Польское далеко не представляет тех затруднений, которые изложены в представлении статс–секретаря Набокова». При этом он ссылался на вызов людей для реформируемого губернского управления и вновь образуемых контрольных палат: число соискателей тогда превысило количество вакансий настолько, что пришлось вводить особый институт кандидатов, Государственный контролер допускал определенные льготы русским, но не видел причин выходить за рамки привилегий, существующих в других отдаленных частях державы. Наконец, предлагалось — опять–таки из соображений экономии — не распространять действия новых правил на тех, кто начал службу до вступления закона в силу 90.
Комитет по делам Царства Польского дал проекту Набокова более умеренную редакцию, не удовлетворив, однако, всех пожеланий главных финансистов страны. В целом обсуждение 1867 г. вполне подтвердило сделанное двумя годами ранее наблюдение П. А.Валуева о том, что «патриоты наши не дешевы»91. Желание добиться экономии побудило Комитет ввести ограничения географического плана на перемещение государственных служащих. В 1869 г. этот орган специально рассмотрел случай с чиновником, приехавшим для замещения должности в варшавском губернском жандармском управлении с Дальнего Востока. «Если… чиновники переводимы будут, без особой нужды, из одной окраины в другую, — гласило заключение Комитета, — то это будет составлять лишь бесполезное обременение для казны». Запрещение переводов из отдаленных губерний дополнили весьма путаные правила о перечислении служащих смежных губерний 92.
Сведения Татаринова о большом числе желающих служить на западной окраине в 60‑е гг. находят подтверждение в других источниках. В 1867 г. жандармским властям поступила жалоба на ломжинское губернское правление, которое месяцами держало вновь прибывших за штатом без содержания. «Бедственное положение русских чиновников, вызванных и добровольно приехавших с целью получить службу в губерниях Царства Польского, — говорилось в документе, — превосходит всякое вероятие… Все русские убираются понемногу восвояси, некоторые из них, не имеющие средств, обязаны возвращаться пешком, проклиная день прибытия своего в Польшу». После предоставления льгот наместник получил свыше 2 тысяч прошений об определении на службу в Царство Польское 93.
Планы Милютина в отношении личного состава администрации Царства Польского осуществились Лишь отчасти. Сопоставление перечней «первоначальных членов крестьянских комиссий» со списками лиц, занимавших в 60–70‑е гг. губернаторские и вице–губернаторские посты, дает не так много «пересечений»: по подсчетам Я. Козловского, в 1867–1875 гг. из 35 губернаторов и вице–губернаторов лишь 10 служили в Учредительном комитете и комиссиях по крестьянским делам, кроме того, пятеро бывших комиссаров заняли должности начальников уездов. По свидетельству М. И.Венюкова, деятели крестьянской реформы не послужили «зерном при создании нового административного персонала в Польше»94. В последующие десятилетия, правда, милютинцы продолжают пополнять руководящий состав местной администрации. Это объясняется как колебаниями политического курса, так и достижением чиновниками необходимого для высоких назначений класса. Должность же крестьянских комиссаров просуществовала в Царстве Польском гораздо дольше, чем мировые посредники в других частях Империи (в 1897 г. на службе находилось 83 комиссара), и оставалась оплачиваемой лучше, нежели чиновники иных категорий 95. Предполагавшая общение с народом, она продолжала быть недоступной для поляков. Сфера компетенции комиссаров отличалась большой широтой, включая на рубеже веков, в частности, надзор за ходом переселений 96.
В 70–80‑е гг. ведение русского дела на западных окраинах не переставало занимать умы, находя отражение не только в публицистике и мемуаристике, но также в произведениях художественной литературы. Против «проклятых милютинцев» (А. К.Толстой) была обращена едкая сатира «сына» Козьмы Пруткова:
Если продуемся, в карты играя, Поедем на Волынь для обрусения края.Или выпросим комиссию на Подоле И останемся там как можно доле.Начнем с того обрусение,Что каждый себе выберет имение.Действуя твердо и предвзято, Можно добраться и до майората.Хоть мы русское имя осрамим, Зато послужим себе самим…Хорошо ловить рыбу, где ток воды мутен. Да здравствует Черкасский и Милютин!
В воспоминаниях И. Н.Захарьина русское чиновничество белорусско–литовских губерний отчетливо делится на две части, между которыми, согласно оценке мемуариста, не было «ничего общего». Один полюс составляли «искатели приключений, занесенные сюда единственно желанием наживы или погонею за карьерой». При их описании Захарьин не жалел мрачных красок. «Они считались или при (по–польски — пши) различных канцеляриях и присутственных местах, или же числились «состоящими в распоряжении генерал–губернатора»… Виленские чиновные поляки… окрестили их… весьма характерным названием, состоящим всего из трех букв: «пши»». На другом полюсе находились «русские люди…, которые приехали в край во имя идеи, чтобы послужить русскому делу, не рассчитывая на кресты и чины и еще менее на конфискованные польские имения»97
Значительный интерес в связи с нашей темой представляет книга «Обрусители. Роман из общественной жизни Западного края» (СПб., 1883), написанная Н. В.Яковлевой (1839–1914), которая была известна читающей публике дореволюционной России под псевдонимом Н. Ланской. К моменту выхода романа в свет Яковлева — Ланская уже заняла свое место в обличительной литературе народнического толка, используя в качестве сюжетной канвы почти «репортажные» зарисовки виденного ею в различных частях Империи. В конце 60‑х — первой половине 70‑х гг. вместе с мужем, надзирателем акцизного управления, писательница проживала в Мозырском уезде Минской губернии 99. Про жену надворного советника Орлова, в образе которой Ланская вывела на страницах книги себя саму, сказано, что «все ее симпатии легли на сторону белорусского племени», то есть местного крестьянства. Кроме Орловых, к «партии меньшинства» принадлежал ротмистр Зыков, формулировавший свое кредо предельно четко: «Обирайте… панов и жидов, помоги вам Бог!.. Солдата и мужика, там где могу, не дам». Еще один единомышленник героини, Колобов, «принадлежал к эпохе первых реформаторов Полесья…, служил в поверочной комиссии при… тех первых посредниках, которые, прослыв «красными» в глазах ясновельможных, впоследствии прослыли чуть ли не сумасшедшими, когда настало другое время и пошли другие взгляды»100.
Польские персонажи книги — мелкие помещики, ксендзы, представители свободных профессий («уездный эскулап» Пшепрашинский) — составляют в основном безмолвный фон, на котором развертывается действие романа, но при
этом определенно тяготеют к лагерю противников Орловых. Обличительный пафос писательницы обращен к русским — мировым посредникам и чиновникам новой формации, нравственно нечистоплотным и равнодушным к народному горю. «Это был пир, — читаем в книге, — на который шли все те, кому нечего было терять… Это была ежечасная эмиграция… Можно поэтому представить, какая масса разной дряни наводнила собой эти несчастные 9 губерний»101.
В рецензии народнического журнала «Дело» роман был охарактеризован как запоздалый (отражение событий пятнадцатилетней давности), но вполне современный ввиду того, что бичуемые в нем пороки отнюдь не побеждены. «Произведение г-жи Ланской, — отмечал рецензент, — роман только по названию, на самом же деле это огромная обличительная корреспонденция в беллетристической форме». Есть информация о том, что писательница даже привлекалась к судебной ответственности за свое произведение 102. Успех книги, выдержавшей несколько изданий, побудил Ланскую на склоне лет, в 1910 г., вернуться к «Болотной губернии» в рассказе «Трын–трава. (Очерк из истории обрусения — автора «Обрусителей»)».
