Система Велепольского — Константина, просуществовавшая с середины 1861 по середину 1863 г., ввела в действие ряд забытых положений Органического статута, придав управлению Царством Польским известную сословно–представительную окраску. Живо дискутировался вопрос о разделении гражданского и военного управления. Надо сказать, что в условиях крайней политической нестабильности на польских землях оба этих начала проводились в жизнь весьма непоследовательно. Признавая ключевое значение кадровой политики, Константин Николаевич фактически передал ее в руки Велепольского. За короткое время тонкий слой русского чиновничества Царства поредел еще больше.
Ориентированная на шляхту и «туземную» бюрократию система, олицетворением которой являлся тандем русского великого князя и польского маркиза, была крайне непопулярна в России.
После вспышки нового восстания она окончательно утратила под собой почву и должна была сойти со сцены, тем более что в соседнем Северо — Западном крае уже формировался режим М. Н.Муравьева, пошедшего на открытую конфронтацию с неудачливым наместником 28. «Недоброжелатели его в Петербурге и Москве, — вспоминал А. В.Головнин, — старались обвинять его во всех наших неудачах в Польше… По непонятной снисходительности высшего цензурного управления… помянутые обвинения являлись в печати». Чуткий к общественному мнению великий князь обвинил цензурное ведомство, состоявшее тогда под началом министра внутренних дел, в том, что оно препятствует публикациям в его поддержку. «Велено было спросить у цензоров и редакторов газет, — записал в своем дневнике А. В. Никитенко, — было ли что–нибудь не пропускаемо в защиту управления в Царстве Польском? Ответ был совершенно отрицательный, а некоторые из редакторов отвечали, что они желали этого, посылали даже корреспондентов в Варшаву, но никто не представлял в редакции их ни одной строчки в пользу этого управления»29. Попытка в 1864 г. восстановить пошатнувшийся авторитет с помощью изданной за границей и широко распространенной в России брошюры Ф. И.Фиркса (Д. К.Шедо — Ферроти) обернулась громким скандалом, который нанес удар по позициям не только самого экс–наместника, но также виднейшего представителя «константиновцев» в правительстве — министра народного просвещения А. В.Головнина 30.
Провал примирительной миссии царского брата был обусловлен не только экстремальными условиями, в которых ему пришлось действовать в Польше, но и огромной инерцией прежней системы управления. Как в Варшаве, так и в Петербурге за «системой Паскевича после Паскевича» стояли реальные силы. Последний генерал–губернатор, вышедший из окружения «отца–командира», П. Е.Коцебу, занимал свой пост вплоть до 1880 г. Таким образом, целых четверть века после смерти Паскевича его воспитанники сохраняли прямое влияние на управление Царством Польским. Существовали также каналы косвенного на него воздействия через высшие и центральные государственные органы.
Решительным сторонником жесткой линии покойного фельдмаршала, позволявшей даже в эпоху больших европейских потрясений поддерживать спокойствие, предстает в своей датированной апрелем 1861 г. записке С. Ф.Панютин. Автор в 1842–1856 гт. был чиновником для особых поручений при наместнике, служил в канцелярии, ведавшей вопросами военного положения в Царстве Польском, в муравьевский период занимал пост виленского губернатора. «Постоянный надзор, никакого послабления, предусмотрительность и предупредительные меры осторожности», — неукоснительное следование этим принципам, по мнению Панютина, открывало возможность использования польских чиновников. При Паскевиче, утверждал, отклоняясь от истины, Панютин, оци «вели себя как нельзя лучше, исполняли свои обязанности как нельзя усерднее; они были настоящими русскими чиновниками с русскими чинами. В самые трудные времена: после мятежа 1831 года, в 1846, 1848 и в 1849 годах чиновники действовали совершенно в духе правительства». Любой раздел власти с обществом чреват выходом ситуации из–под контроля, и тогда становятся неизбежными либо дальнейшие «постыдные уступки», либо все те же «жесткие меры»31.
Почти одновременно с Панютиным (май 1861 г.) свои соображения поспешил представить также С. П. Шипов. При Паскеви–че, полагал его старый сотрудник, «правление Царства устроено было на лучших противу прежнего началах», но даже фельдмаршалу не хватило твердости в проведении курса. Ослабление власти продолжалось при М. Д.Горчакове, когда «многие очень достойные русские чиновники из Польши удалились». «Царство Польское по многим своим от Российской империи особенностям должно управляться по системе отдельной, т. е. иметь свой правительственный организм, свои особые законы и свой центр правления, иначе сказать, должно иметь свою административную самостоятельность (self gouvernement), — писал Шипов. — Эта правительственная самостоятельность должна таким образом быть устроена, чтобы твердое соединение Польши с Россиею было благонадежным образом упрочено, удовлетворяя и местным потребностям сего края». Шипов рекомендовал сохранить французское законодательство. Более того. Не без влияния славянофильских идей он предлагал даровать Царству Польскому «народное представительство», но не олигархическое, как это было по конституции 1815 г., а всесословное, для чего надлежало «разделить народ на состояния». Представительство проектировалось многоступенчатым: на уровне уезда, губернии и, наконец, всего края. После рассмотрения в Царстве Польском законы должны поступать в Государственный совет Империи. Ярый обруситель в бытность свою в Варшаве, двадцать лет спустя «дикий генерал–адъютант» демонстрировал готовность сохранить польский язык в судебных и правительственных учреждениях. В то же время он настаивал на «введении в состав служебный Царства значительного числа русских, хорошо образованных чиновников», делая специальную ставку на привлечение «пособиями от правительства» молодежи 32. Шиповский проект отличался эклектичностью, соединяя проповедь сильной власти и увеличения численности русских чиновников с намерением открыть органы местного самоуправления для широких слоев польского общества.
В связи со сменой систем управления показательна судьба «русского старожила в Польше» И. Д.Пономарева. Участник кампании 1831 г., член многих следственных комиссий, чиновник по особым поручениям при Паскевиче, Пономарев играл заметную роль в униатском вопросе. Дослужившись до генеральского чина действительного статского советника и поста исполняющего обязанности
плоцкого гражданского губернатора, к лету 1*863 г. он оказался за штатом. Из–за «грубого отказа» в июне 1863 г. участвовать в разбирательстве по делу о хищении повстанцами денег варшавского казначейства Пономарев попадает в немилость. Дерзкое поведение высокопоставленного чиновника по отношению к великому князю Константину Николаевичу и Ф. Ф.Бергу вызвало гнев царя, заподозрившего в Пономареве источник распространяемых в обеих столицах суждений о несостоятельности управления Царством Польским. Сожалея о том, «что и между русскими есть такие подлецы», Александр II намеревался предать высланного из Варшавы с жандармами чиновника военному суду «для примера». Однако даже столь сильный удар не сломил Пономарева. * Царством Польским, — заявлял он в своей записке, — невозможно управлять иначе, как посредством русских. Последние горькие опыты вновь подтвердили это» 33.
Пономареву удалось добиться благосклонности Н. А.Милютина. Вновь направляя его в сентябре 1864 г. в Варшаву, тот снабдил «старожила» рекомендательными письмами к членам Учредительного комитета, в которых подчеркивалось, что Пономарев — «одна из ярких жертв Велепольского», «был в гонении от партии Велепольского». «Он знает хорошо польский язык и прежние дела и потому нам может очень пригодиться», — сообщалось В. А.Черкасскому и Я. А.Соловьеву. Прося варшавских единомышленников «приласкать» своего протеже, Милютин стремился нейтрализовать возможное противодействие со стороны наместника: «Граф Берг считает своею обязанностию преследовать Пономарева из угодливости… Но сам NN (конечно, великий князь Константин Николаевич! — Л. Г.) давно прекратил свои преследования, а потому пора бы кончить и Бергу…»34.
Тем же днем, что и милютинские письма в Варшаву, датируется очередная записка Пономарева, поданная им новому покровителю. Фактически Милютину предлагалось восстановить ряд элементов системы Паскевича. «Пономарев остается тем же неукротимым порицателем правительства, каким был и прежде, — читаем дневниковую запись В. А. Докудовского за март 1866 г., — по его словам, все идет скверно; напустился на гр. Берга»35.
