своём, а именно об их совместном будущем. Ещё вчера гордая и недоступная, сегодня она готова была всё отдать, чтобы быть рядом с князем, пусть даже наложницей. Но с самого раннего утра новый полоцкий князь умчался по делам, изучая свой новый город.
Приехав, сказал:
– Готовься к свадьбе, княжна! Сыграем её, как только я вернусь из похода!
От радости Параскева с визгом повисла на его шее. Насилу успокоил разошедшуюся невесту поцелуями.
Следовало спешить, осень с её распутицей и сырыми промозглыми дождями быстро вступала в свои права. Оставив в Полоцке гарнизон в составе трёх рот второго полка, наместника Пантелея Романовича и свою невесту Параскеву, ухаживающую за раненым отцом, войска стали отбывать назад, вверх по Двине и далее на юг с целью захвата Лукомля, Друцка, Логойска и Минска.
На городском причале Полоцка раздалась громкая, усиленная раструбом команда:
– По галерам!
Затрубили горны, и войска организованно, двигаясь по заранее установленным настилам, стали переправляться на свои номерные парусно-гребные суда, которыми был забит весь полоцкий берег Двины. Взойдя на галеру, пехотинцы занимали уже давно закреплённые за каждым звеном лавочные полки у вёсел.
В Полоцке забили во все колокола, кроме вечевого, который вскоре должны будут переправить в Смоленск, в специально организованный Музей колоколов – там будут храниться бывшие вечевые и прочие старые колокола. Переплавлять их, подобно незабвенному Петру, в мои планы пока не входило. Пускай будет стратегический запас, так сказать.
Необычные большие чёрные корабли один за другим стали отчаливать, и вскоре все они уже пенили гладкую поверхность Двины тысячами вёсел. Вдали галеры походили на стаю странных насекомых, машущих у поверхности воды своими бесчисленными крыльями.
Полочане, большей частью бабы и дети, заполнившие собой весь берег, провожали смолян с неоднозначными чувствами. Хоть власть в городе и сменилась, забрав при этом много ратных мужей, но грабежей и иного насилия смоляне в Полоцке не творили, хотя все возможности для этого у них имелись. Полоцк целую седмицу находился под никем и ничем неограниченной властью смоленских войск, но на поток так и не был пущен. Это придавало горожанам оптимизм и вселяло в их скорбящие по недавним утратам души даже некое подобие чувства благодарности новому полоцкому князю, точнее, государю Смоленской Руси, куда теперь и была включена Полоцкая область. Что такое область, куда делось прежнее княжество, полочанам было непонятно, но о бунте никто не помышлял. Владимир Смоленский хоть и уходил, но оставлял в Полоцке своего наместника, гарнизонные войска и военные учебные центры в пригороде, что уже начали набор рекрутов из близлежащей сельской округи в создаваемые полоцкие полки нового смоленского строя.
С совсем другими чувствами отчалившую флотилию провожала заплаканная Параскева Брячиславна. Своим взглядом она буквально по досочкам разбирала государеву галеру, умчавшую её Владимира на новые кровавые бои. До самого последнего момента она жадно вглядывалась в парящий над галерой войсковой стяг, пока он полностью не исчез за речным поворотом. Ещё ей вспомнилась минувшая бессонная ночь, ласковые руки и нежные губы Владимира, его слова о том, что он к ней вскоре обязательно вернётся…
Глава 12
Князь лукомльский Василий Всеславич, праправнук Всеслава Полоцкого, близкий родич недолго поправившего в Полоцке князя Брячислава, ещё накануне велел созывать бояр. Брячислав Василькович для защиты своей столицы от смоленской угрозы сзывал к себе всех удельных князей полоцкой земли, но на его призыв никто не откликнулся. И теперь лукомльский князь об этом своём решении сильно сожалел. Смоленская судовая рать медленно, сдерживаемая идущими по берегу конными дружинами, начала продвигаться на юг. Цель была понятна – Лукомльское княжество. Да и Владимир Смоленский из своих планов не делал никаких секретов, заявив ещё в Смоленске о намерении присоединить к себе все некогда входившие в состав Полоцкого княжества земли, в том числе и ныне независимые уделы.
Едва забрезжил в теремных оконцах рассвет, как бояре быстро заполнили гридницу. Лукомльские вельможи, дожидаясь прихода своего князя, вели в своём кругу разговоры на всех интересующую и уже довольно избитую тему.
– Слыхал, друцкий князь Борис Давыдович подходит к нам с городским полком и дружиной! Вряд ли смоляне возьмут Лукомль! Их сюда немногим более двух тысяч пешцев и три сотни дружины идёт. – Боярин Ипат Иванович горячился, жестикулируя руками.
– Полоцкий князь тоже так думал…
– А ты что же, Глеб Андреич, хочешь жить под властью, под законами и под мечами Владимира? Вольным боярином тебе быть наскучило? В холопья княжьего хочешь обратиться?
– Ростиславичи мне тоже не любы, но Владимир – совсем другое дело.
– Да? – усомнился боярин.
– У него в голове больше, чем у нас с тобой и всех наших князей вместе взятых. Он знает, что нужно делать, и, словно дикий вепрь, идёт напролом. К врагам своим он безжалостен, зря ты Владимира в свои недруги записываешь.
Ипат Иванович сморщился, словно съел ложку горчицы.
– Когда ему исполнилось тринадцать, то он на недолгое время спятил. Сейчас вроде как от своего недуга излечился. Но я лично не поручусь, что у него с головой всё в порядке. И ты, Глеб Андреич, хочешь под такого волостителя пойти? – влез в разговор сидящий рядом боярин Емельян Жировитович.
– Не знаю! Но свою дружину на убой нашему князю не отдам! Отъеду в своё село.
– Я слышал, он от холопки прижил ублюдка, – сказал подключившийся к разговору Путша Константинович. – Значит, здоров! А больных на голову князей я за свою жизнь немало перевидал!
– Александром сына окрестил, – подтвердил Емельян Жировитович, удивив всех своей осведомленностью. – Он до сих пор заботится о своей служанке и даже из дочери кожемяки сделал боярыню!
Присутствующие при разговоре все разом засмеялись.
– Вот и я о том же! Жить под Владимиром – пуще неволи, да и смех один! – весело заключил Ипат Иванович.
* * *
Лукомльский и друцкий князья величаво восседали на своих жеребцах, оглядывая затопившее площадь войско. Друцкий князь вспорхнул в седло легко и невесомо, словно пушинка. Грузный Василий Всеславич долго и неловко вскарабкивался на коня при помощи своих дворских: один вставлял ногу в стремя, другой плечом и руками подпирал княжий зад. Утвердившись в седле, Василий Всеславич оттолкнул своих конюших, гордо вздернув вверх голову, сквозь прищур подслеповатых глаз обозревая собравшихся на площади воев объединённой друцко-лукомльской рати.
Хоть народу и собралось много, но шибко грозной силой они не выглядели. Если первые, окаймляющие войско со всех сторон ряды дружинников, облачённых в кольчуги, в шлемах, со щитами, мечами, сулицами и луками, внушали уважение, то видневшаяся за их
