и замечаний; потом в течение месяца уже на пароходе галсами обошел три северных курильских пролива, измеряя течения и глубины, беря пробы грунтов, определяя высоты мысов и сопок, приискивая, где удобнее разместить рыбачьи поселки, маяки и поставить орудия.
В конце апреля Гундзи отпустил его в Майдзуру.
ЖУН МЭЙ. ПОДГОТОВКА К ВИЗИТУ В СТОЛИЦУ СЕВЕРНЫХ ВАРВАРОВ
Старый и дряхлый Ли Хунчжан плаксивым голосом жаловался на неуступчивость японцев, клял бурное море, боль в щеке от раны, и было смешно смотреть на него, широкозадого, едва державшегося на коленях перед императрицею, с красной повязкой на лице, отчего его голос походил на визгливое похрюкиваете черного поросенка.
— Хао, — прервала его императрица, — почему повязка?
— Нуцай Ли Хунчжан был ранен сумасшедшим японцем в Симоносеки. Какой-то фанатик выстрелил из револьвера и ранил в щеку, — оправдывался Ли Хунчжан, чувствуя недовольство императрицы тяжелыми для Поднебесной условиями мирного договора.
— Хао. Повтори еще раз все эти унизительные для меня пункты, которые ты подписал.
— Корею пришлось признать полностью независимой.
— Это означает, что японцы в ближайшие же годы захватят ее, — крикнула императрица. В последнее время вместо обычного шарика опиума она выкуривала два, иногда и три, и между кальянами становилась очень раздражительной.
Ли Хунчжан повесил голову.
— Дальше!
— Формоза и острова Пэнхуледао перешли к Японии.
Императрица горестно всплеснула руками, но промолчала, ожидая более страшного.
— Япония наложила на нас контрибуцию в двести тридцать миллионов ланов… и их надо выплатить в течение семи лет…
Стоя сзади трона, Жун Мэй ощутила, как императрица наливается злобой, вся трясется от душившего ее гнева.
— Дальше!
— Пришлось согласиться на оккупацию ими Ляодуна.
— Оккупация Ляодуна — это как нож в сердце Поднебесной! Отсюда они быстро могут проникнуть и к столице, и в Маньчжурию, и, переправившись через пролив, напасть на Шаньдун. Имея укрепленный мною Лю-шунь-коу{43}, они разместят там свой военный флот и будут держать под угрозой весь Чжилийский залив…
Великие князья Гун, Цин и Дуань со злорадством и осуждением смотрели на Ли Хунчжана, уверенные, что они-то не позволили бы японцам навязать такие кабальные условия. Императрица тряслась от гнева, лицо ее побагровело, невнятная ругань срывалась с губ, сжатыми в тугие кулачки руками она колотила по подлокотникам. Потом глаза ее закатились, на губах появилась серая пена, и она мешком осела на троне. Испуганные сановники уткнулись лбами в пол и так и застыли, не смея поднять глаз на императрицу.
Из-за ширмы за троном вперед шагнул главный евнух Ли Ляньин, властно махнул им убираться прочь, и поднес к лицу императрицы остро пахнущий платок.
Подобно коричневым тараканам сановники стремительно расползались, императрица же слабо пошевелилась и застонала. Ли Ляньин дерзко, в нарушение всех правил дворцового церемониала, поднял ее на руки и вынес в соседнюю комнату, где вокруг нее сразу захлопотали служанки, евнухи и фрейлины.
— Когда кончается масло — гаснет лампа, когда кончаются жизненные силы — умирает человек, — довольно громко произнес какой-то евнух, но тут же сник под грозным взглядом Ли Ляньина.
Жун Мэй вспомнила, что лисья моча считается хорошим лекарством от жара и лихорадки и от потери жизненных сил, выскользнула в соседнюю комнату и, пользуясь тем, что все столпились вокруг императрицы, за ширмою украдкой помочилась в расписанную золотыми драконами чашку. Туда же она пустила и немного слюны, чтобы приворожить императрицу, сделать ее послушной себе.
С чашкой в руке она решительно отстранила хлопотавших вокруг Цыси фрейлин и служанок, бережно подняла ей голову и со словами: «Рисовый отвар, рисовый отвар», — принялась поить. Императрица сделала несколько глотков, заметила склоняющегося над ней старого дворцового лекаря Фан Шоусина и, успокаиваясь, опять закрыла глаза. Но тут же открыла их, гневно махнула на доктора, от которого, по ее мнению, толку было мало, и произнесла:
— Я чувствую приближение смерти, потому что у меня нет ни одного преданного человека, который бы дал мне то единственное лекарство, что может спасти меня.
Каждый понял, что императрице захотелось свежего человечьего мяса, и отпрянул, боясь, что взгляд Цыси остановится на нем.
Верный Ли Ляньин низко поклонился и сказал:
— Государыня получит такое лекарство.
Этим же вечером на фарфоровом блюде, расписанном царственными фениксами с сияющими коронами на головах ей было подано жареное на кунжутном масле лекарство, а Ли Ляньин слег и целый месяц не показывался в покоях императрицы.
***
По просьбе главы Цзунли-ямыня Жун Лу в одиннадцатый день третьей луны двадцать первого года правления Гуансюя{44} было созвано совещание Верховного императорского совета.
— Хуаншан — Ваше Величество, — прямо к императрице-регентше, совершенно не уделив внимания Гуансюю, обратился Жун Лу. — Вчера, уже вечером, по его настоятельной просьбе мною был принят русский посланник граф Кассини. Посланник сообщил мне, что правительства России, Германии и Франции подали совместную ноту правительству Японии, в которой настаивают на выводе японских войск из Ляодуна, угрожая в противном случае вытеснить их оттуда военной силой. Для этого, по словам русского посланника, русская Тихоокеанская эскадра вступила в связь с германской эскадрой в китайских водах, а в Приамурском военном округе объявлена мобилизация.
Императрица бурно обрадовалась.
— Амитафо! — Боже мой! Мне приснился вещий сон, что мою опочивальню озарил красный свет и передо мною в пурпурном одеянии предстал сам Чжуго Лян, великий полководец эпохи Трех царств. Он опустился на колени, трижды совершил челобитие и сказал:
Справедливого выручит добрый дух,
Поистине чудо явит,
Частного мужа злым колдунам
Погубить не хватит сил{45}.
Потом он сел на серого журавля верхом, и тот умчал его в небо. Это божественное знамение!
Старый трусливый и мудрый Гун осторожно прервал восторги императрицы:
— Нуцай Гун обеспокоен мотивами вмешательства России. Еще император Цзяцин{46} завещал нам опасаться великого северного соседа.
— Вели верить всему написанному, то лучше и книг не читать, — махнула на него рукой императрица. — Не ваша государственная мудрость и воинская доблесть спасли Поднебесную от такого позора, а великие боги.
— Наш боги не властны в землях варваров, — позволил себе не согласиться с императрицей и поддержать Гуна Ли Хунчжан. После трудных переговоров в Симоносеки он едва ходил, и его, как мешок с рисом, на потеху всем притащили в тронный зал двое здоровенных евнухов.
Охваченная великой радостью неожиданного возвращения Ляо-дуна, императрица не обратила внимания на строптивость смещенного на днях с поста Первого канцлера Китайской империи за крайне тяжелые условия Симоносекского мирного договора Ли Хунчжана.
— Глазам приятно видеть победные знамена, ушам —
