Мы мало знали о ганорах… Их обычаи считались варварскими, культура — дикой. А вера… смешной. Их никто не воспринимал всерьез, считая отсталым народом. Оказалось, даже прожив долгих шесть лет бок о бок с моей Гихальей, я ничего о них так и не узнала. Или не хотела узнать. Я оказалась неблагодарной и глупой.
Старики восторженно переглянулись. Уродливое лицо Исатихальи расцвело широченной улыбкой, обнажив крупные редкие зубы. Она покачала головой:
— Красавица… Настоящая красавица!
Я молчала. Кинулась к мутному зеркальцу на стене, осторожно заглянула. Было очень странно смотреть собственными глазами, но видеть не себя. Из глянцевой мути на меня смотрела молодая уродливая ганорка. С огромными ушами, буйным пронзительно-зеленым кустом на макушке, гроздьями серег. Но мои украшения были иллюзией и не звенели при движении. Пусть так… Я не хотела задумываться о том, как это действовало. Сейчас это не имело значения. Главное — работало.
Исатихалья подошла, похлопала меня по спине:
— Ну? Красота! А назовем тебя… — старуха не на шутку задумалась, но вдруг подняла голову: — Как звали твою приемную мать?
Я не сразу поняла, что она имеет в виду. Наконец, догадалась:
— Гихалья.
Ганорка кивнула, звякнув серьгами:
— Вот ею и называйся, если придется. Будешь нашей дочерью. Но без нужды рта не открывай. И вот еще… — Она бесцеремонно развернула меня и ткнула кулаком прямо в иллюзорный живот: — Морок — есть морок, а плоть — есть плоть.
Я увидела, как ее рука словно погрузилась в «мое» тело сквозь несуществующую одежду. Остановилась лишь тогда, когда достигла настоящей плоти.
— Держись подальше от всех и всего, старайся ничего не задевать и не трогать. Это может выдать. Главное, чтобы судно отчалило. Без нужды ни с кем не говори, кроме нас.
Я кивала, соглашаясь со всем. Но, все же, спросила:
— Как долго это будет действовать?
Старуха помрачнела, поджала губы:
— Правду хочешь? Точно не знаю. К тому же, делится на двоих, как ни крути. Дело не в размере.
Хотелось возразить, но я сумела смолчать, лишь стиснула зубы. Ни к чему сейчас эти глупые споры. Мы теряли время. Я решительно кивнула:
— Я готова.
Мне было больно смотреть, как старики оглядывали свое жилище долгими прощальными взглядами. Возможно, у них здесь прошла целая жизнь, а теперь… Я думала не о том… Я больше ничего не могла изменить. И кто знает, может, они скоро вернутся… Вдруг Таматахал кинулся к шкафчику, достал знакомую бутылку, налил до краев в бокал и жадно выпил. Исатихалья лишь тяжело вздохнула, но не сказала старику ничего.
В Нижнем городе уже светало. Гасли фонари, вонючие улицы тонули в туманной рассветной мути. Но, несмотря на ранний час, было многолюдно. Я сжалась, опустила голову, стараясь стать как можно незаметнее, но подобное было излишним — на семью ганоров никто не обращал никакого внимания. А ядреный запашок выпивки, исходящий от Таматахала, и вовсе отбивал желание подходить ближе. Исатихалья лишь поглядывала на свои часы и подгоняла.
Мы достигли остановки пассажирской баржи, следующей в один из портов. Народу уже толклось прилично. Я старалась держаться на самом краю платформы, и то и дело смотрела на свои руки. Теперь меня охватил почти панический страх, что в любую минуту колдовство Исатихальи может растаять. И это чувство становилось невыносимее, когда я с ужасом наблюдала, как толпа на платформе множится и множится. Кажется, старуху это тоже беспокоило.
Она порылась в своей сумке через плечо, неожиданно достала большую металлическую флягу, свинтила крышку и резко плеснула прямо на своего мужа. Я зажмурилась от ядреного запаха. Таматахал ошарашено вытаращился, но, кажется, быстро все понял. Взял флягу и с наслаждением сделал большой глоток.
Исатихалья оказалась сообразительной. Мы стояли в хвосте баржи, но от старика так несло, что охотников встать поближе к нам сыскалось очень немного. На то и был расчет. Хотелось надеяться, что в порту будет то же самое.
Наконец, баржа причалила в портовом терминале. Мы вышли последними, чтобы избежать давки. Старуха вновь сверилась с часами, и ее лицо помрачнело:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Бегом! У нас семнадцать минут!
Я с трудом поспевала за ганорами. Теперь все мысли были только о том, чтобы не отстать. Но от страха пересыхало в горле. Особенно когда я замечала асторские патрули. Казалось, они были на каждом шагу.
Мы встали в нужную очередь на контроль. Я то и дело снова нервно смотрела на свои руки, убеждаясь, что ничего не изменилось, что я все еще уродливая ганорка. И очень боялась, что выдам себя этими суетливыми жестами.
Впереди началась какая-то возня. Я услышала высокий женский голос, увидела светловолосую суминку в шапочке служанки.
— Вот разрешение хозяина на выезд. Вот допуск. Вот…
— Запрещено.
— Почему запрещено? У меня же есть все разрешения? Полученные вчера.
— Запрещено. Не задерживай очередь.
Я с ужасом увидела, как в нашу сторону направился патруль из двух асторцев. Они увели женщину, и та обреченно смирилась, понимая, что не может возражать. Мне стоило титанических усилий держать себя в руках. Предчувствие подсказывало, что этот запрет — не простое совпадение. Я это знала. Чуяла, как дикий зверь. И меня охватило кошмарное чувство, что все бесполезно, напрасно, бессмысленно. Твердь уходила из-под ног, меня бесконтрольно затрясло, и я не знала, передался ли этот мандраж моей иллюзорной оболочке. Еще немного — и я сама все испорчу… Я невольно прислонилась к ограждению, стараясь совладать с собой. Не знаю, сколько успела простоять, пока опомнилась. Рука наверняка «продавилась». Оставалось лишь гадать, успели ли это заметить.
Словно в бреду, я видела, как Исатихалья предъявила документы, судя по всему, поддельные, заявила, что выезжает с мужем и дочерью. Нас не задерживали. Может, и здесь поспособствовала ядреная вонь Таматахала… Но к ганорам относились с явным пренебрежением. Я просто не верила, что еще несколько шагов — и мы попадем в посадочную зону. Старалась ровно идти на неверных ногах. И едва не рухнула, услышав в спину:
— Ганоры! А, ну, постойте!
53
Я убеждал себя, что не чувствовал ее смерть, но не ощущал и ее присутствия. Будто нить, связывающая нас, растянулась и лопнула от натяжения. Лопнула, отозвавшись едва уловимым высокочастотным колебанием… Невыносимое ощущение самой страшной потери буквально скручивало. Разум лихорадило, сердце хрипело шальным мотором. Словно что-то инородное вселилось в меня или, напротив, покинуло.
Едва ли не ежесекундно я проверял фактурата, надеясь получить известие от Селаса. Известие о том, что Мию нашли. Живой и здоровой. Но фактурат преступно молчал, и впервые эта немота порождала во мне такой отчаянной гнев, что я готов был разбить тупую бездушную машину. Невыносимо. До помешательства. До болезни. До невозможности дышать.
Стояла глубокая ночь, и верховный, как ни удивительно, спал. Мне отчего-то представлялось, что он не спит ночами. Вообще никогда не спит, корпея над своими треклятыми картами. Я всегда опрометчиво считал его сумасшедшим…
Мое появление наделало много шума. Астральная башня, в которой размещались комнаты верховного астролога, буквально сотряслась, будто по ней прокатила взрывная волна. Верховного вытащили из постели, и он жался передо мной, кутаясь в домашний лиловый халат. Я даже не сразу узнал его. Без своих объемных величественных одеяний он казался едва ли не подростком. Тонким и сухим, словно щепа. Жалким и перепуганным насмерть. И я впервые заметил, насколько он был стар.
Агринон вытаращился на меня, подслеповато прищурился, будто все еще не верил собственным глазам. Наконец, точно очнулся, кинулся вперед, сгибаясь в поклоне:
— Ваше высочество… — он едва мямлил. — Чем могу служить вашему высочеству... в такой час?
Мне даже на мгновение стало совестно за то, что я потревожил старика. Глупое неуместное чувство! Я стиснул зубы, стараясь взять себя в руки:
