Исатихалья отстала от мужа так же резко, как и налетела. Нервно посмотрела на часы на шее. Обратилась к контролеру:
— Мы как-то можем успеть погасить займ и попасть на рейс?
Асторец кивнул, подозвал служебный фактурат, ввел данные:
— Банковский перевод или наличные?
Старуха сосредоточенно поджала губы и полезла в свою сумку через плечо:
— Наличные…
Она долго и шумно рылась, а я буквально кожей ощущала, как уходит время. Чувствовала каждую секунду. И с каждой новой проклятой секундой моя иллюзорная оболочка могла бесследно растаять — и тогда конец. Я снова нервно смотрела на свои руки, не в силах ничего поделать. Выдержки не хватало. Она истончилась до самого невесомого волоска и вот-вот оборвется. Это было настоящей пыткой. Казалось, сердце попросту лопнет, не вынесет этого напряжения.
Регистрация на рейс уже закончилась, и возня Исатихальи никому не мешала. Контролер по долгу службы просто терпеливо ждал. Ему было совершенно наплевать, успеем ли мы на борт. Старуха с пыхтением рылась в сумке, наконец, отыскала завязанный узлом платок, высыпала содержимое в монетоприемник фактурата, не пересчитывая:
— Вот, считайте! — Она снова посмотрела на часы, и по ее лицу я поняла, что времени в обрез.
Все мы с надеждой смотрели на фактурата, наблюдая, как он неспешно «проглатывал» монеты одну за другой. Хотелось тряхнуть его, чтобы работал быстрее! Наконец, пискнул, издал скрежещущий звук. Контролер бесстрастно заглянул в монитор:
— С вас еще семь курантов и девяносто два гранума.
Исатихалья стала серой, похожей на камень. И я поняла одно: она высыпала все монеты, которые у нее имелись. Семь курантов… Больше денег не было.
Старуха вновь зарылась в свою сумку, но это выглядело, скорее, растерянностью, чем целенаправленным жестом. Наконец, она вновь посмотрела на контролера:
— Мы оплатили билеты. Осталась совсем небольшая сумма. Можем мы погасить ее немного позже?
Асторец невозмутимо покачал головой:
— Долг должен быть погашен до гранума. Иначе вы не получите разрешение на выезд.
Исатихалья бросила на меня быстрый настороженный взгляд, и я поняла, что это конец. Семь курантов и девяносто два гранума… подлинная цена моей свободы. И ни гранумом больше.
Я снова смотрела на свои руки. Теперь мне казалось, что по иллюзорной оболочке проходит едва уловимая рябь. Или это все внутри сотрясалось от страха. Невыносимо… Исатихалья все что-то причитала, пытаясь договориться с контролером, но тот был непреклонен. Глупая затея… Таматахал стоял чуть поодаль, согнувшись и понурив голову. Чувствовал вину? Или окосел от выпивки и вообще не понимал, что происходило вокруг? Вдруг, будто очнулся. Неестественно вздрогнул и принялся шариться по своим многочисленным карманам, вываливая прямо на стойку всякий хлам, среди которого выуживал мелкие монеты и зажимал в ладони. Старуха напряженно смотрела на него, казалось, даже перестала дышать, когда Таматахал высыпал найденное в монетоприемник фактурата.
Снова повисла невыносимая пауза ожидания, но все закончилось знакомым писком. Исатихалья уставилась на контролера:
— Сколько еще?
Тот снова заглянул в монитор:
— Один гранум.
Я стиснула зубы, стараясь держать себя в руках. Что же за проклятие! Один гранум! Такую мелочь можно было запросто найти оброненной прямо под ногами. Неужели не выпустят из-за гранума? Одного гранума!
Старик снова рылся в карманах. Но теперь это не приносило результата — он выскреб все, что было. Как же нелепо… Один жалкий гранум!
Исатихалья снова полезла в сумку, зачерпнула лапищей связку амулетов, сунула едва ли не под нос контролеру:
— Не хотите купить действенный ганорский амулет? Всего один гранум. На удачу, на богатство, на продвижение по службе, на любовь. От напастей, от чужого колдовства, от болезней, от неудачи, от дурного глаза, от порчи, от дурных снов, на невиданное везение, на долгую жизнь, на…
Старуха трясла и трясла амулетами перед носом контролера, едва не разбила ими его лицо. Перечисляла и перечисляла все мыслимое и немыслимое. Асторец отстранялся, а Исатихалья напирала с фанатичным рвением. И ее низкий басовитый речитатив превратился в какую-то удивительную дикую молитву, пробиравшую до дрожи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хватит! — контролер почти выкрикнул, теряя терпение.
Исатихалья резко опустила руку, отстранилась. Асторец нервно полез в карман, что-то выловил на ладони и бросил в монетоприемник фактурата. Машина издала мелодичный звук и погасила окно запроса. Долг был погашен.
— Вон! Вон отсюда! — контролер указал пальцем на ворота посадочной зоны. — Пошли вон! Немедленно!
Мы вбежали на борт в самый последний момент. Старики едва держались на ногах, и меня не на шутку пугало их хриплое тяжелое дыхание. Нас наспех проводили в отдельную каюту, и когда закрылась дверь, мы все втроем, не сговариваясь, опустились на пол, ощущая полное бессилие.
Таматахал робко взял свою старуху за руку, шмыгнул носом:
— Прости, ягодка. Кто же знал?
Та положила голову ему на плечо:
— Изверг. Изверг ты!
А мне опять стало неловко, что-то защемило внутри. Это было настолько трогательно, что глаза защипало от слез. Я отошла к иллюминатору, уставилась в стекло, чтобы скрыть смущение. Слушала, как все загудело — судно готовилось оторваться от платформы. Я еще боялась поверить, что нам это удалось. Боялась радоваться раньше времени. Я почувствую себя в относительной безопасности только тогда, когда мы сделаем хотя бы один прыжок через врата.
55
Когда я вернулся к себе, уже светало. Но я был не рад этому проклятому утру — оно означало только то, что уходило время. Непозволительно и безвозвратно. А новости Селаса, на которые я возлагал столько надежд, лишь поставили в тупик. Волос… Белый волос у подъемника в нижней части здания. И выведенная из строя система слежения пограничного этажа. Но как? У Селаса не было конкретного ответа, но очевидным оказывалось одно: подобное было невозможно без помощи извне.
Но чьей помощи?
Мия находилась при мне почти неотлучно. Не могло быть даже речи о том, что она с кем-то сговорилась. Да и с кем сговариваться на женской половине, пределы которой она не могла покинуть? Но покинула… Невозможно! Впрочем…
В груди гадостно заскребло. Когда что-то почитаешь решительно невозможным, оно частенько случается. До того происшествия на Эйдене мне даже в голову не приходило, что мои Тени способны на побег. Даже в мыслях. И, судя по всему, этот случай ничему меня не научил… Возможно, это было глупо, но теперь я старался найти параллели. Два происшествия из ряда вон за такой короткий срок…
Я все еще не знал, как поступить, но поднимать шум было нельзя. Это все намного осложняло. Объявить всеобщую тревогу и обнародовать, что сбежала невеста наследника престола — немыслимо. Даже побег простой дикарки надлежало тщательно скрыть — это напрямую било по репутации. Упустить женщину из собственного дома! Второй побег… когда еще не остыли сплетни вокруг первого… Но я понимал, что готов к позору и огласке, лишь бы вернуть ее. Больше ничего не имело значения. Ни осмеяние, ни гнев отца. Ничего. Я стерплю все, лишь бы вернуть эту женщину.
В висках болезненно колотился пульс, но когда я думал о заключениях верховного, это биение становилось просто нестерпимым. Неужели он прав? Неужели Мия беременна и сбежала вместе с моим ребенком? Я не мог даже вообразить, что сделаю, когда верну ее. Запру на тысячу замков, посажу на цепь, приставлю полк охраны. Буду знать о каждом вдохе. Привяжу к себе, чтобы нас разделяло не больше трех шагов. Или убью к Йахену… чтобы избавиться от этой невыносимой муки.
Я чувствовал ледяную пустоту внутри. Дикий аномальный контраст между распаленным до безумия мозгом и морозной стужей в груди. Словно вырвали сердце и заменили куском льда. Меня буквально скручивало от этой потери, и я понимал, что не обрету покой до тех пор, пока не верну ее. Нет, не принцессу Нагурната — мою дикарку, без которой было трудно даже дышать.
