Селас замялся:
— Не положено, мой принц. Хотя бы ответьте, куда вы направляетесь?
Я кивнул:
— К верховному.
50
Собственный визг все еще звенел в ушах. Сердце болезненно срывалось, к горлу подкатила тошнота. Против света было плохо видно. Я лишь различала что-то большое и черное, коряво обрисованное, словно мелком, скупыми отсветами ламп. Знакомо запахло выпивкой, и желудок скрутило спазмом.
— Это еще что? — то ли голос, то ли скрежет.
Я подалась назад, инстинктивно запахивая плащ, словно он мог защитить. Уперлась спиной в простенок между шкафом и кроватью, загнав себя в мышеловку.
Что-то метнулось перед самым носом, и по глазам резанул яркий свет — затрещали, включились на полную домашние лампы. Я зажмурилась, чувствуя, как глаза защипало от навернувшихся слез. С трудом разлепила веки. Наконец, смогла сфокусировать взгляд. Я погорячилась, называя старуху Исатихалью уродиной. Теперь она казалась едва ли не писаной красавицей…
Ганоры были редкими гостями на Эйдене. А те мужчины, что время от времени все же появлялись в заведении Гихальи, обычно оказывались еще довольно молоды. Шахты требовали здоровья и силы. В молодых колоритных ганорах даже было какое-то своеобразное варварское очарование. Уж шлюхи им точно не отказывали. Но сейчас я впервые видела старика. И животный страх непрошено уступил место почти детскому любопытству.
Вероятно, передо мной стоял муж Исатихальи. Едва ли он мог оказаться сыном — слишком стар. Когда-то давно я считала самым древним стариком Гинваркана. Глупая…
Первое, что бросалось в глаза — огромные изрисованные мочки ушей, спускавшиеся даже не на плечи, как у старухи, а на широкую грудь. Проклепанные множеством плоских серег, словно кнопками. Вот почему я не слышала звона. Сморщенное лицо, похожее на кору какого-то многовекового замшелого дерева, тоже было сплошь забито замысловатым рисунком. Грубые уродливые черты смешивались с узорами, теряя очертания. Череп был безволосым, лишь с подбородка длинной жиденькой струйкой свисала пронзительно-желтая мочалка хилой бороденки. И остро горели маленькие черные глазки, ловящие блики света. Старик был широкий, кряжистый, массивный. Словно каменная глыба. Наверняка в его ручищах скрывалась недюжинная сила. Я помнила, какой хваткой вцепилась Исатихалья. Несмотря на свои года.
Я, наконец, опомнилась, открыла рот, чтобы объяснить свое присутствие, но в тот же миг огромная шершавая лапища залепила единым махом и рот, и нос, и один глаз. Я замычала, забилась, но это оказалось бесполезно. Ганор легко сгреб меня в охапку, не разжимая хватку, и заметался по комнате, что-то отыскивая. Наконец, залез в ящик тумбочки, оторвал кусок липкой ленты, ловко залепил мне рот и замотал руки за спиной. Только теперь отпустил. Даже отстранился на пару шагов, чтобы рассмотреть, как следует. Нахмурился, поводя кустистыми желто-зелеными бровями, метнул искру настороженного взгляда:
— И как только влезла? Раззява опять не заперла…
Я замычала, извивалась, пытаясь освободить руки. Он же не дал даже возможности что-то объяснить. Показать амулет… Я отчаянно кивала на собственную грудь, но ганор, разумеется, не понимал. Он устало опустился на табурет, на котором совсем недавно сидела Исатихалья, плеснул из кувшина в ее грязный бокал и залпом выпил. Посмотрел на брошенные на столе шило и отвертку, перевел колкий взгляд на меня:
— Еще и рылась, потаскуха!
Старик поднялся, зашел мне за спину и оттянул ворот халата. Искал знаки Тени, которых не было. Хмыкнул:
— Да ты и не Тень… — Подцепил пальцем ошейник: — У… Что б Великий Знатель покарал тебя, потаскуху, если не поздно. Дикарка… Стало быть, беглая. Да непростая…
Он метнулся к буфету у стола, достал бутылку. Налил до краев в тот же стакан, и осушил. В воздухе разился спиртовой дух. На мгновение даже перехватило дыхание. Интересно, сколько ему надо выпить, чтобы свалиться? Увы, здесь столько нет…
Я нервно озиралась в сторону двери. Оставалось лишь молиться, чтобы Исатихалья вернулась и покончила с этим кошмаром, пока ее муженек не натворил бед. Я не знала, сколько времени прошло. Казалось, целая вечность. Но мозгом осознавала, что старуха ушла совсем недавно. Едва ли она управится быстро. И что сделает ганор? Тоже будет пытаться содрать ошейник?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Старик повторил выпивку, причмокнул:
— Даже знать не хочу, чья ты и как сбежала. Отдам, как есть — а дальше пусть сами разбираются, куда тебя определить. — Он нахмурился, устало покачал головой: — Это же надо! Взялась на мою голову, курва проклятая! Не могла в другой дом влезть!
Я снова замычала, придя в ужас от такого обещания. Заметалась, отыскивая взглядом хоть что-то, чем можно разрезать липкую пленку на руках. Я должна показать старику амулет Гихальи. Тогда он не посмеет. Я заметила кустарный металлический стеллаж с ребристыми рейками. Попятилась и на удивление быстро рассекла необработанным краем пленку на запястьях, тут же рывком содрала липкую полосу с губ.
— Вот, — я пыталась нашарить на груди амулет. — Вот, смотри!
— Что? — он наотмашь шибанул лапищей по моим слабым рукам, даже не вглядываясь. — Не старайся, ничего не возьму. Потом бед не оберешься!
— Это Просьба матери! Ваш священный амулет!
Слова не возымели никакого действия. Он даже не засомневался. Ганор снова в два счета скрутил меня, и все усилия оказались напрасны.
— Да кто знает, что ты еще здесь наворовала, сука приблудная? Хватит!
Старик вновь ловко замотал меня липкой лентой, на этот раз спеленал вкруговую по рукам и ногам. Скрылся за занавеской. Тут же вынырнул, и я с ужасом увидела, как он расстелил на полу одеяло. Я уже поняла, что он собирается сделать.
Проклятый ганор закатал меня в одеяло рулоном. Я больше ничего не видела, а толстый слой ворсистого подбоя отсекал почти все звуки, словно меня затолкали в ком ваты. Я ощутила, как старик закинул меня на широченное плечо и понес. Очень скоро я поняла, что мы оказались на улице.
51
Я чувствовала, как тело, завернутое в одеяло, мягко пружинило на широком плече в такт размеренным шагам. Голова свесилась, и очень скоро запекло виски и заломило лоб от прилившей крови. Проклятый ганор нес меня с необыкновенной легкостью. Я пыталась извиваться, подобно гусенице, чтобы выскользнуть из этого кокона, но ничего не выходило — старик закатал на совесть. Да и смысла в подобном было немного. Не ганор — так вывалюсь под ноги другому ублюдку, и исход будет один. Это просто чудо, что я успела забраться так далеко. Но теперь все оказывалось напрасно. Бессмысленно.
Исатихалья не успела… Мне очень хотелось верить, что старуха не лгала. Просто верить, чтобы в душе чуть-чуть потеплело. Старая, уродливая, неприветливая, но какая-то настоящая. Она неуловимо напоминала мою Гихалью. После того, что сказала старуха об амулете, моя дорогая Гихалья стала еще роднее. Еще любимее. Едва ли теперь я увижу ее когда-нибудь. Едва ли смогу сказать, насколько люблю…
Слезы разъедали глаза. Слезы полного бессилия. Меня вернут Саркару, но что потом? Казалось, я блуждала в этом Нижнем городе несколько дней. Может, недель. И лишь теперь осознавала, что миновало только несколько часов, наполненных страхом. Коротких часов. Ничтожных. Может, он даже еще не успел обнаружить мое отсутствие? Но не это главное…
Знает ли он правду? Если наша встреча с Климнерой имела последствия — то она тоже могла все вспомнить. И выдать. Намеренно, чтобы спасти себя, или невольно. Хватит ли у нее сил и желания играть до конца? Не думаю. Бедная Климнера — тоже всего лишь жертва. И я не стану ее винить. Я никогда не забуду ее пустые стеклянные глаза, словно они принадлежали бездушной машине. Будто их проклятые Чертоги уничтожили в ней все живое. На ее месте должна была быть я…
От водоворота мыслей звенело в ушах, будто в голове одновременно гомонили десятки истеричных голосов. Мне не хватало воздуха. Я прела под толстым одеялом, тело, на совесть смотанное липкой лентой, затекло и ломило. Я панически боялась, что что-нибудь сведет, и я не смогу унять эту боль.
