«На следующий день в понедельник, к нашей великой радости, матросы привели захваченный шлюп. Испанская команда бросила его на произвол судьбы. Судно было водоизмещением не более 20–25 тонн. Понедельник был потрачен на то, чтобы снять по возможности больше продовольствия и воды с корабля. Этим занимались те люди из команды, которых мне удалось заставить работать. Таковых оказалось немного, хотя задача эта преследовала именно их интересы. Команда боялась индейцев и спешила уйти с косы. Среди команды началось брожение, назревал мятеж. Команда разделилась на группы. Матросы ворчали, что все тут в одинаковом положении, что они не хуже других и все вообще свободны. Я счел за лучшее не обращать на эти настроения внимание. Я вел усиленную подготовку к возможно быстрейшему уходу с острова. Я прибег к услугам морской пехоты, которая сохраняла дисциплину и до конца выполнила воинский долг. По моему приказанию выделялось по 25 морских пехотинцев и 25 матросов для охраны ночью, несмотря на то, что островок был мал. Нам приходилось иметь в виду, что индейцы имеют множество пирог.»
Стойкость Аттинга и его уменье приспосабливаться к обстоятельствам проявились в том, как он справился с бунтовщиками. Вместо того чтобы обвинять их в мятеже, он объяснял их поведение страхом перед индейцами. Никакие трудности в море не заставили бы этих матросов возмутиться, но когда они очутились на чужом и враждебном берегу, страх сломил привычную дисциплину. Аттинг не обратил внимания на поведение матросов и использовал морскую пехоту, которая была обучена для ведения военных действий как на море, так и на суше, а поэтому в меньшей степени испытывала страх перед индейцами.
«Вторник мы использовали для снятия пресной воды с корабля и приведения в порядок шлюпок и захваченного шлюпа. Я нарастил борта баркаса, что позволило разместить в нем шестьдесят человек. В среду восьмого числа, примерно в полдень, я посадил на лодки всех людей, число которых, включая команду «Сноу», составляло 274 человека. Шестьдесят человек сели в баркас, двадцать — в катер, десять — в ялик и 184 человека — на маленький шлюп, водоизмещение которого едва достигало тридцати тонн. Я приказал шлюпу, баркасу и ялику держаться не дальше трех-четырех миль от берега. После того как эти суда отплыли, я взошел на борт своего корабля. По моему приказанию спасенные нами бочки с порохом (исключая небольшие количества пороха, взятого на борт каждого судна) были распределены в соответствующих местах правого борта орудийной палубы. Этот борт еще находился над водой, так как корабль накренился на левый борт. Примерно в два часа пополудни я поджег корабль и последовал за остальными судами. Корабль был у нас на виду до самого захода солнца. На нем произошло несколько взрывов и он весь — от носа до кормы — был охвачен пламенем. Опасаюсь, что пушки и якоря могут попасть в руки испанцев, поскольку они поддерживают сношения и торгуют с индейскими племенами, обитающими на побережье Флориды. Высказываю предположение, что команда захваченного нами шлюпа ушла на катере в Кубу, чтобы доложить там обо всем. Таков печальный конец фрегата «Лю», изложенный во всей точности».
Мы обнаружили четыре пушки фрегата «Лю» и только один из нескольких якорей. Остальные, вероятно, захоронены под коралловыми рифами, но никаких видимых следов нет. Не исключается возможность, что предсказание капитана Аттинга относительно того, что испанцы прибудут к месту гибели корабля и поднимут столь ценную добычу, как пушки, оказалось пророческим. Вполне вероятно, что пушки, обнаруженные нами в глубоком песчаном проливе, лежали на слишком большой глубине, недоступной для испанских водолазов. Может быть, им удалось поднять лишь те, которые попали на верхушки рифов, подходивших к самой поверхности воды.
Вся обнаруженная нами стеклянная, фарфоровая и глиняная посуда была разбита силой порохового взрыва. Большинство деревянных частей корабля превратилось в щепки и обуглилось во время пожара, зажженного капитаном Аттингом.
Избегнув гибели «на скалах от бурь, от огня и противника», капитан Аттинг далее описывает путешествие на борту захваченного шлюпа к английским колониям в Каролинах.
«На баркасе я послал господина Рандэлла, а также господина Ллойда — первого и третьего лейтенантов. Ревизор следовал на моем катере, а еще один помощник — в ялике. Лично я и двое моих слуг находились на борту шлюпа. Трюм шлюпа был до отказа загружен людьми. На палубе также было множество людей. Такая перегрузка судна угрожала опасностью перевернуться в случае усиления ветра. Я приказал всем судам следовать за мной и в случае потери друг друга из виду пытаться добраться до Бахама Бэнк и на остров Провиденс.[7] Ночью я поднял для них огни, но все суда меня обогнали и ушли настолько далеко вперед, что к двенадцати часам ночи я потерял их из виду. Ночью мне пришлось ходить разными галсами и держаться против северного ветра. Оповестив другие суда соответствующим сигналом, я шел переменными галсами до рассвета. Но к этому времени я совершенно потерял их из виду. Ветер усилился, а шлюп был сильно перегружен людьми, находившимися на борту, и не мог нести парусов, мне пришлось привести его к ветру и рискнуть идти через залив Флориды, чтобы пристать в любой точке берега Каролины. Я старался дойти хотя бы до Сент-Огастина, если бы мне не удалось достигнуть другого, более подходящего места, лишь бы не погубить шлюп со спасшимися людьми. У меня было мало надежды на удачу, но, благодаря богу, стояла исключительно хорошая погода и нам удалось прибыть в порт Роялл в ночь на 13 февраля. Я нисколько не сомневаюсь в том, что остальные суда благополучно прибыли в Провиденс задолго до этого.
На борту у меня были два лучших во всей Америке лоцмана по заливу Флорида. Они уверяли, что лучшего курса нельзя было выбрать. Лично мне приходилось проходить по заливу несколько раз. Залив, а также побережье Каролины мне лучше знакомы, чем любая другая часть мира. Будь у меня под командой двадцать кораблей, судьба которых зависела бы от удачного плавания по заливу, я бы иного курса не выбрал, разве только пошел бы севернее: как я указывал ранее, я не могу объяснить происшедшего ничем, кроме необычного и чрезвычайно сильного течения,
Как только мне удастся собрать своих офицеров, я тут же направлю их доклады на родину. Некоторые из них высказали желание поехать в вест-индские владения, другие — пойти служить на торговые суда, иные — уехать на родину. Я уже направил на родину вахтенного начальника вместе с вахтенным журналом.
Поскольку имеется много соображений против моего возвращения на родину на борту торгового корабля, учитывая опасность быть захваченным в плен испанцами, я решил остаться здесь до ближайшей возможности вернуться на родину на борту военного корабля. Если же будет найдено возможным судить меня военным судом в Америке, я сочту это за признак большого внимания. И если суд найдет — а я очень надеюсь на это — что я полностью и до конца выполнил свой долг офицера перед флотом его величества во время этого несчастья, то я буду просить их высокопревосходительства позволить мне надеяться на то, что мне будет предоставлена возможность и дальше служить его величеству…
