увидит гуннов?
Утром с восходом солнца гуннская армия подошла к холмам. Возле левого склона все поле было усеяно мертвыми. Они лежали вповалку. А сверху над их телами на всем протяжении взгорья выстроились живые. В лучах золотого рассвета виднелись наве́ршия шлемов, острые наконечники пик, реяли алые стяги.
Казалось, армия римлян только и ждет сигнала, чтобы продолжить бойню.
Но сигнала все не было. Раннее утро сменилось поздним. Позднее утро — второй половиной дня.
И все это время другая армия, гуннская, стояла напротив взгорья, на гребне которого видела своего врага. С правого фланга — торингов, с левого — римских наемников, а между ними — сиявшую конской сбруей кавалерию федератов. Располагались они неровно, словно Аэцию не хватало людей, чтобы вытянуть линию без прорех. Не потому ли он медлил до самого вечера? В сумерках легче сбежать от позора, когда разобьют его войско?
— Их там гораздо меньше, чем нас, — подзуживал Карпилиона Ардарих. — Сколько мы будем ждать? Снести петушиноголовых и все!
Валамир был такого же мнения. Вторили ему и другие. Карпилион сознавал, что занять высоту на взгорье будет непросто, но и его утомило бесплодное ожидание у холмов. Осторожность важна в обороне, а в нападении надо уметь рисковать. Как предводитель громадного войска Карпилион не знал поражений и не боялся риска. Как сын, поклявшийся отомстить за отца, горел нетерпением наконец-то исполнить клятву, которую дал. Решимость Ардариха и Валамира его вдохновляла.
— Начинаем атаку, — бросил он хмуро. — Коня!
Приказ моментально исполнили. Коня подвели вороного, с широкой грудью и золотой уздой. Карпилион надел на голову шлем и вскочил в седло.
— Вперед! На холм! — показал он мечом в ту сторону, где была кавалерия федератов.
Со всех сторон подхватили:
— Вперед! Вперед!
И тотчас земля содрогнулась от топота тысяч коней. Лихие наездники вскинули луки и помчались на взгорье, улюлюкая и подбадривая друг друга. Склон впереди был пологим. Они без помех подлетели к вершине и, выпустив стрелы, вернулись назад. Однако ливень из стрел не нанес желаемого урона. Их атаку легко отразили. За ней последовала вторая и третья. И вскоре стало понятно, что обычная тактика бесполезна.
Увидев это, Карпилион обратился к своим войскам. Тактика будет другой. Вместо дальнего — ближний бой. Иного выбора нет. Врагов на обоих флангах не так уж и много. Торингов справа возьмут на себя их восточные родичи во главе с Валамиром. Римских наемников слева рассеют гепиды Ардариха. А с кавалерией федератов сразится он сам во главе степняков. Кто может пребывать в покое, когда аттила сражается, тот уже похоронен!
Карпилион издал воинственный клич, которым всегда призывал войска, и повел их в атаку.
* * *
В это время Аэций и лучшая часть его войска, так называемые букелларии магистра армии, находились в укрытии за холмами и не имели возможности наблюдать за началом боя.
В другом укрытии в окружении столь же отборных воинов притаился сын короля Теодориха Торисмунд.
Аттила не должен был их заметить. Вылазкой франков ему постарались внушить, что также поступят и остальные — спустятся вниз на равнину и позволят себя потрепать. Однако римская армия осталась стоять на холмах, недосягаемая для конной атаки. Аэций не сомневался в том, как ответит аттила. В азарте ринется в бой и схлестнется с кавалерией федератов, стоявшей ровно посередине и казавшейся наиболее уязвимой. А та постепенно отступит за холм и заманит в ловушку около трети гуннов. Разделавшись с ними, Аэций и Торисмунд поспешат на подмогу тем, кто воюет на взгорье, и тогда оставшимся гуннам несдобровать. Сейчас с ними бьются комит Авит и король Теодорих. Аэций придет на подмогу Авиту. А Торисмунд побежит выручать отца. Аэций еще до начала боя хотел поменять их местами, но Теодорих ответил, что так безопаснее для Торисмунда. Слышал бы это сам Торисмунд, наверняка находился бы рядом с отцом.
Накануне они втроем сидели в палатке Аэция, слушали вести, что приносили о франках, решали, как действовать дальше, по очереди дремали. А перед самым рассветом Теодорих простился с сыном и ушел на вершину холма, чтобы встретить гуннов на правом фланге.
Время с тех пор тянулось, словно хромая кобыла…
Внезапно до уха Аэция донесся протяжный сигнал рожка. Прошло мгновенье, другое, и с другой стороны холма повалили кони. Ошалев от страха, они несли на себе живых и мертвых. Следом бежали пешие, оглашая воздух истошными голосами, чтобы привлечь внимание. Сзади на них напирали гунны. Рубили врага на скаку и давили копытами, словно были кентаврами, а не людьми. Их свирепые лица искажала неукротимая злоба. Их мечи вздымались быстрее орлиных крыльев. Против такого напора у федератов не было ни единого шанса.
Аэций взмахнул рукой, и его букелларии выскочили из укрытия. С другого бока на гуннов вылетел со своими мечниками Торисмунд. Резня началась такая, что гунны посыпались с седел прямо под ноги своим лошадям. Их крошили словно труху. Повсюду слышался вой и предсмертные крики. Угодивших в ловушку было так много, что рука уставала рубить. Внизу, под ногами, как бревна перекатывались тела. А сверху всё прибывало и прибывало новое мясо.
Отъехав на возвышение, чтобы увидеть картину боя, Аэций окинул пристальным взглядом тех, кто сражался на поле. Среди гуннов многие были в шлемах, и каждый мог оказаться аттилой. Вон тот, к примеру, длинноволосый, спину которого так упорно загораживают щитами. Как только воткнется по несколько копий, их быстро меняют. Но долго так продолжаться не может. И нет уже ни щитов, ни тех, кто прикроет спину. В пылу сражения воин не видит павших. Он видит только врагов, и каждый его удар достигает цели. Каждый!
Такой в одиночку перережет целое войско.
«Да метните в этого волка копье. Спина же открыта», — едва ли не вслух возмутился магистр. И кто-то его услышал. Копье прилетело сзади. Воин качнулся вслед за ударом и свалился ничком. Увидев это, Аэций потерял к нему интерес. И вдруг посреди всеобщего гама раздались громовые крики:
— Аттила ранен! Аттила лежит на земле!
Торисмунд это тоже услышал. Нашел магистра глазами и, получив в подтверждение быстрый кивок головы, махнул кому-то рукой. И тотчас к упавшему воину побежало несколько
