в уныние, обрадовался как ребенок. Теперь его сын останется жив, и смерть пройдет стороной.* * *
Карпилион пришел в себя в задымленной избушке, тесной, с низкими потолками, освещенной вместо светильника узким подслеповатым оконцем. Состояние было таким, словно выпил лишнего и очнулся, не протрезвев. Все тело ломило от боли, и с каждым мгновением она становилась сильнее.
— Что со мной?.. Где я?.. — прохрипел он, увидев кого-то стоявшего в дальнем углу.
Тот обернулся.
— Ты? — Карпилион уставился на него, пытаясь хоть что-то понять. Перед ним был отец. Вот, вроде бы, только что видел его во сне, а теперь очнулся и понял, что это не сон. Все было явью. Особенно нестерпимая боль, разрывавшая верхнюю половину тела.
— Тише. Не разговаривай, — мягко сказал отец. — Позже я все тебе объясню. А сейчас не время. Ты еще слишком слаб…
— Нет. Объясни сейчас, — с усилием проговорил Карпилон. От боли ему хотелось кричать.
— Сначала выпей вот это, — ответил отец.
Карпилион отхлебнул из плошки какую-то горькую муть.
— Отрава, что ли?
— Лекарство. Оно избавляет от боли. У тебя серьезная рана, ты едва не погиб.
— А что с остальными? С Ардарихом, Валамиром.
— Не знаю. Наверное, думают, что аттила сбежал. Твои войска отступают. После разгрома от них почти ничего не осталось. Только какие-то крохи. Поверь, я просто в отчаянии от того, что случилось. Хотя понимаю, вина, конечно, на мне.
— О чем ты? Какая вина? — Карпилион посмотрел на отца непонимающим взглядом.
— Видишь ли…. Все немного не так, как говорил вам Зеркон. Я не обычный легионер. А ваша мать родила вас не порознь. Из-за того, что вы были двойней, вам угрожала опасность. Таких детей ненавидят, считают порождением злого духа. Поэтому я забрал вас у матери и доверил Зеркону. Он выдавал вас за братьев, родившихся в разное время.
— Выходит, я вовсе не младший?
— Нет. С Гаудентом вы ровня, — сказал отец. — Я знаю, как он погиб. Знаю о договоре с Руа. И не скажи мне Зеркон, что аттила другой человек, мы никогда не встретились бы в бою.
— Так, значит, ты…
— Магистр западной римской армии Флавий Аэций.
Карпилион закатил глаза. Ухмылка коснулась губ и тут же исчезла.
— Что же ты меня не убил?.. Я ведь твой враг.
— Не говори так.
— А как говорить? Все это время я только и думал о мести. А ты, выходит, был жив?
— Нет ничего, что мы не могли бы исправить.
— Как? Расскажешь правду о нашем родстве?
— Расскажу, — ответил отец. — Представлю тебя как сына, который все это время находился в заложниках у аттилы. Скажу, что обменял тебя на Лаудариха.
— Лаударих погиб…
— Не имеет значения. Главное, ты согласен? После того, что случилось, аттила должен исчезнуть. Мстить больше некому. Севастий убит вандалами. А мы с тобой не враги.
Карпилион почувствовал, что боль изменилась и стала другой. Ту старую хотя бы можно было терпеть, а эта жалила в самое сердце. Судьба Севастия его больше не волновала. Он думал о тех, кто выжил в Каталаунской бойне. Представлял, как покажется им на глаза, как объявит, что позорное поражение поставило крест на битве с Империей, что надо смириться с победой римлян и заключить унизительный мир, и понимал, что не сможет этого сделать. Уж лучше тогда умереть и родиться кем-то другим. Но именно это и предлагал отец. Умереть и воскреснуть ради того, чтобы наступила другая, новая жизнь…
Карпилион прикрыл уставшие веки и не ответил.
— Прости, я утомил тебя разговором, — забеспокоился его молчанием отец. — Подумай над моими словами. А пока что — поедем в поместье долечивать рану. У меня небольшая вилла близ Аримина. Там тебе будет удобно. Рядом в селении норки. Их даже больше, чем прежде. Виллу недавно обставили заново, навели в ней порядок. Я строил её для Сигун, твоей матери, она по праву принадлежит тебе.
В его словах, поведении, в том, как доверительно говорил, чувствовалась забота, которой Карплиону так не хватало в детстве. Он как будто снова стал мальчишкой и наконец-то обрел своего отца.
Возвращение домой
Перед тем, как ехать в поместье, Аэций наведался в лагерь римлян. Сказал Авиту, чтобы послал императору донесение о победе на Каталаунских полях. А через некоторое время Аэций вызовет его в Рим, где для них без сомнения подготовят пышную триумфальную встречу.
При слове «триумф» у Авита заблестели глаза. Для любого военного это важная веха, ведь в сознании большинства триумфатор становится вровень с богами, его имя помнят и чтут.
Аэций наверняка находился бы в том же приподнятом расположении духа, не окажись его сын аттилой и заклятым врагом Империи. Простившись с Авитом, он велел снарядить повозку и лошадей. Карпилиона надо было как можно скорее отправить в поместье, пока о нем не дознались.
До самого дня отъезда Аэций прятал его в избушке. А чтобы не вздумал сбежать, давал ему сонные снадобья, выменяв их у знахарки на горсть золотых монет. От этих снадобий Карпилион находился в каком-то дурмане и не помнил, как они отправились в путь. По дороге в Италию он почти постоянно дремал. Аэций глядел в бородатое, угрюмое как у волка лицо и не мог поверить, что это тот самый мальчишка, который поклялся за него отомстить. В детстве он походил на Сигун, и казалось — останется мелким, как и она.
«Посмотрела бы ты на него сейчас», — мысленно обращался Аэций к матери своих сыновей.
В их первую встречу Сигун и сама была как мальчишка — загорелая, большеглазая, в ладной броне из вареной кожи и воинственной круглой шапке, натянутой почти до бровей.
— Кто это? — спросил Аэций у предводителя норков, имя которого было Карпилион.
— Дочка моя, Сигун, — ответил тот.
— Надо же. А мне показалось — сынок, — пошутил Аэций.
Уловив, что над ней смеются, девушка сорвала с себя шапку и убежала в лес. Волнистые кудри спадали ей на спину длинными красноватыми ручейками. Аэций увидел их
