Лёхин зажмурился. На небо смотреть невозможно: земля уходит из-под ног при виде расползающегося и летящего пространства.
Не может быть. Минуты две назад он закрывал глаза — за окном моросил серенький дождик, ну, ветер немного поднялся. Темновато, конечно, было. Но света достаточно для послеобеденного времени. И вдруг — темень, хоть глаза выколи. В минуты…
Дверь в спальню распахнулась. Не замечая стоящего у штор Лёхина, Елисей добежал до стула, подпрыгнул, забрался с него на стол — и бегом на подоконник. Вцепившись в нижнюю щеколду рамы, задрал бороду к форточке.
— Ахти ж тебе… Буря-то кака… Али закрыто? Уфф…
Отдышавшись, домовой огляделся.
— Лексей Григорьич, ты, что ли, закрыл? Успел, значит?
— Успел. А ты чего разнервничался?
— Дык… Как не разнервничаться! На кухне-то фортка — хлобысть! Аж по сердцу шлёпнула… Хорошо — стекло не разбилось. А потом вспомнил — батюшки! — в спальне-то форточка тоже раскрыта! Ну и побежал.
— Ну и гроза! И когда только успела собраться? — вздохнул Лёхин. — Ведь по радио штормового предупреждения не было. Ну, погода!
— Да кака-така погода?! — изумился Елисей. — Гроза-то наведённая, Лексей Григорьич! Видано ли такое, чтоб вот так сразу — и…
Последнего слова Лёхин не расслышал. Хляби небесные разверзлись — да что там разверзлись! Ливень упал сплошной стеной и с грохотом бесконечного количества свай, вбиваемых в землю одновременно. Ветер утихать и не думал, с лёгкостью швыряя в разные стороны тяжёлые потоки воды. Причём швыряя так остервенело, что Елисей попятился подальше от окна.
— Кхм… Лексей Григорьич! — заорали от двери.
Увидев Касьянушку — орущего! — Лёхин даже оторопел немного. Призрак нищего чаще был ласковым и достаточно деликатным, а тут — вопли!..
— Зову-зову! — громко пожаловался Касьянушка. — А всё не слыхать!
— Что случилось, Касьянушка?
— Да ты в ванную комнатку забеги, Лексей Григорьич! Да только свету сразу не включай.
На самой ванне Лёхин когда-то установил широкую, но короткую доску, а сверху водрузил старенькую, но в рабочем состоянии маленькую стиральную машину, на которой обычно стояло два-три таза для стирки мелочей. И не только для стирки. Бывало, Лёхин сверху накидывал грязное бельё — ну некогда в машину сунуть! И в этом-то белье любил подремать Джучи.
В кромешной тьме Лёхин открыл дверь ванной. Примерно представляя, что хочет показать Касьянушка, он сразу глянул на тазы — то есть туда, где предполагал, они стояли. Две миниатюрные жёлтые луны, лениво плавающие в пространстве, замерли на месте. Через несколько секунд слева от жёлтых лун зажглись две зелёные.
Уловив довольный смешок Касьянушки, Лёхин включил свет.
Насторожённый Джучи лежал на свитере, к его уху привалился Шишик.
— Сиротинушки! — сентиментально проорал Касьянушка. — Как есть сиротинушки!
Лёхин улыбнулся, погладил Джучи и хотел было погладить "помпошку", но та вдруг оскалилась: нет больше пушистого шарика — один полумесяц жутких зубищ.
— Ник, ты чего?! — поразился Лёхин.
Шишик молчком уткнулся в рукав рубашки, исподлобья следя за рукой.
— Э-э, ясно, — вздохнул Елисей с раковины, куда забрался поглядеть, что за чудо светит из таза с тряпьём.
— Да? И что вдруг стало ясным? — насупился Лёхин.
— Лексей Григорьич, ты пошто грозу на город навёл? Твоя ведь она, не запирайся.
Тихо и спокойно прикрыв дверь в ванную (блин, как хотелось ею врезать по косяку!), Лёхин пошёл на кухню. Отобедал недавно, но чаю захотелось!.. Аж на языке почувствовал. С чашкой сел в зале — здесь всё-таки балкон остеклённый: перекрикиваться, если разговор будет, необязательно.
Из-за шкафа у двери выглянул смущённый домовой. Лёхин покосился, отхлебнул чаю.
— Елисей, у тебя стихов много? Небось, пачками пишешь?
— Приговорки, бывает, в разговоре сочиняются, — осторожно ответил домовой. — А вот стишат не пробовал. Ты к чему это, Лексей Григорьич, о стихах-то?
— Ну как же… Ты ведь знаешь, что я в жизни колдовством не занимался, а вопрос задал так, словно не впервые хулиганю. То есть о факте хочешь поговорить, да ходишь вокруг да около. Вот на языке у меня и вертится: "Поэт — издалека заводит речь". Ну, что? Опять окольными путями пойдёшь или чётко и прямо объяснишь?
Успокоенный и даже повеселевший, Елисей сел рядышком на диван.
— Нашёл, на чё обижаться, Лексей Григорьич. Словесно кружево плести — это дело наше, стариковское. Да и молодёжь порой подкузьмить хочется — или как там вы говорите-то? — чтоб жизнь малиной не казалась. Вот. А ты говоришь — стихи.
— Хватит болтать, кружевница! — улыбнулся Лёхин. — Давай по делу.
— Как на духу признаюсь, Лексей Григорьич: не всегда вижу, а иной раз и с подсказки. У нас ведь, домовых, пространство своё. Это Шишики болтаются то здесь, то там — не углядишь. И вот Шишик твой и подсказал, что не так с тобой.
— Мало ли что подсказал! Ты же не видишь!
— Ох, ну как объяснить-то? Вот смотришь ты, Лексей Григорьич, на облако. Ну, облако как облако, а тебе говорят — корабль плывёт. Глянул — и впрямь корабль. Так и мы, домовые. Плывёт какая-то муть, а Шишик подсказывает: а вот, мол, такой рисунок в мути есть. И — видим. И — сразу понятно.
— Понял. — Лёхин сразу вспомнил, как сам недавно показывал Соболеву привидение — "даму" кондитерской. — Давай, Елисей, о главном.
— О колдовстве-то?
— О нём. Да не тяни ты, Елисей!
— Да не тяну я, Лексей Григорьич! Мне ж ещё с мыслями собраться нужно, чтоб всё объяснить. Так-то сразу и не скажешь.
— Ага, как похихикать — так все без подготовки горазды, — пробормотал Лёхин, следя за Шишиком, который тишком-молчком вкатился в комнату.
"Помпошка" быстро и деловито влезла на стол с компьютером — и на пианино, где её поджидало целое стадо Шишиков. Она влилась в их дружный коллектив и, наверное, рассказала о хозяине, который ещё и колдует. Во всяком случае, крышка пианино теперь здорово напоминала ёлочную гирлянду — сплошь из вытаращенных на Лёхина жёлтых глазищ.
Лёхин тоже попытался вытаращиться в ответ — и гирлянда заколыхалась, захихикала.
— Когда человек колдует, он использует силу стихий, вещей, слов, — сказал Елисей. — Что, Лексей Григорьич, говорил такого, чего раньше не говорил? Вокруг тебя сила словесная светится.
— Песня потихоньку вырисовывается, — задумчиво сказал Лёхин. — И сдаётся мне, что песня эта — Ромкина. Вслух я сам с собой не разговариваю, призраков рядом не было поболтать, а песню — пел.
— А желание какое было?
— Не понял.
— Ну, любое колдовство не просто так, а на желание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
