Этот закон уже давно требовали отменить как устаревший, пришедший из глубины тысячелетий, но Империя упорно держалась за свои «особости», каких не было ни в каких других соседних государствах, и сколько бы не пытались закон признать недействительным — ни один император на это не пошел. Империя сильна традициями — так говорил каждый следующий император, вне зависимости от того, каким образом он пришел к власти — наследовал ее, или нормально отравил всех своих конкурентов.
Казалось бы — а что такого в этом законе? Почему он не дает покоя новой аристократии? Так все дело именно в том, что при вынесении решения суд Общины руководствовался не уложениями Империи, а здравым разумом и логикой — насколько она могла присутствовать в умах пятерых избранных судей. А еще — если решение принято, никто не мог его оспорить ни в каких апелляционных инстанциях. Даже сам Император не мог это решение отменить. Суд Общины мог отпустить убийцу, если считал, что убил он за дело, и мог повесить простого воришку, если судьи приходили к такому решению. Только логика, только разум, только опыт поживших и видевших мир людей.
Вообще-то, и все это знали — если Империя захочет, она наплюет на решение Общины и сделает все по-своему. Но… внешне обстояло так, как было прописано в древнем законе — Община превыше всего. Община — основа Империи. Отголоски того времени, когда Империя состояла из разрозненных аристократических владений. И по большому счету общинное право сохранилось только в таком медвежьем углу как этот, куда годами и десятилетиями не заглядывали имперские чиновники.
Итак, теперь никто до суда не посмеет тронуть Нафаню, а значит — нанести вред Диане, и соответственно, Уне. А суд обязательно примет их сторону — даже если бы Диана и ее кот были бы на самом деле виноваты.
Больше всего в тот момент Уна боялась, что кто-нибудь сумеет дотянуться до Нафани и ударить ножом или топором, или даже палкой. И напавший был бы в ту же секунду мертв. И тогда Уне и Диане придется отсюда бежать. А они так хорошо здесь зажили! Так не хочется менять теплый, светлый дом на полную опасностей и лишений дорогу беглеца. Уна хлебнула этого всего сполна, и не желала подобное испытать своей дочке.
По дороге домой ничего не случилось. Да и что могло случиться, когда вокруг Уны и Дианы плечом к плечу шли здоровенные мужичины из стражников, которых выделил для охраны Кормак! На них только посмотреть, и сразу отпадет желание нападать!
Народа на улице уже поубавилось, хотя несмотря на холод, метель и ночь — все-таки гуляющих хватало. По двое, по трое, шатаясь и нестройно выводя какие-то мелодии песен, гуляки двигались к им только известной цели, и были им нипочем ни ледяной ветер, обжигающий задубевшие щеки, ни колючие снежинки, пытающиеся выколоть слезящиеся на морозном ветру глаза. Пьяному все нипочем, и только наутро приходит расплата — иногда очень даже весомая.
При виде приближающихся прохожих охрана Уны тут же смыкалась, едва не сдавливая лекарку и ее дочь своими крутыми плечами, а когда гуляки проходили мимо — чуть расступались в стороны, будто стараясь как можно меньше нарушать личное пространство охраняемых персон. И это было на удивление профессионально — уж Уна-то знала толк в охране благородных особ высшего уровня. Кому, как не ей знать методы охраны особ королевской крови.
Забавно сегодня оговорился Кормак — в детстве, оказывается, он с приятелем сбегал от слуг! Ах ты ж деревенский увалень, всю жизнь проживший в глухом углу и не видевший мира! Откуда у селянина вдруг взялись слуги? Из аристократов Кормак, точно. Повидал мужик, без всякого сомнения.
Вот и дом. Ну слава богам, добрались! Теперь запереться и сидеть до завтра, пока не придет Кормак. Разбойники этой ночью точно уберутся из села — им здесь оставаться опасно. Вдруг кто-то их запомнил? Вдруг снова столкнутся с Дианой, которая везде ходит со своим котом? А кот, оказывается, прекрасно их помнит! Опасно! Тут на кол не сажают как на юге, и в котлах не варят. Но оказаться болтающимся на веревке, или подставлять шею под топор палача — это тоже не очень-то приятно. Хотя и получше, чем вариться живьем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Кстати сказать, Уна всегда была против таких зверских казней. Есть в таком зверстве что-то нечеловеческое, неправильное. Народ беснуется, кидает в приговоренного всякой дрянью, радуется, когда он в муках умирает на колу, или утробно кричит, цепляясь за решетку, которой накрыт котел для казни. Зачем на потребу толпе устраивать эдакие мерзкие представления? Зачем будить в толпе самые низменные чувства? Обычай такой, говорите? Так измените этот обычай! Мы же цивилизованные люди, не такие, как наши дикие предки! Мы же не дикари!
Когда она сказала такое отцу, тот рассердился и Уну на неделю заперли в ее покоях, думая, что тем наносят ей душевную травму. Глупцы! Она ту неделю провела с огромным удовольствием — к ней никто не ходил кроме ближних слуг да ее Мастера, так что Уна читала книги и тренировалась. И никаких тебе фальшивых улыбок придворных и тупых личиков сестер и братьев.
— Может мы останемся, переночуем у тебя, Уна? — недовольно помотал головой огромный кряжистый мужик, которого звали Зига — Мало ли что может случиться!
Уна помотала головой, и мужики только пожали плечами — как хочешь. Тут не принято навязывать свои услуги. Это Север. Человек волен распоряжаться своей жизнью и смертью. Принял решение — так принимай и последствия. И не хнычь потом, что такого не ожидал.
Дом стоял тихий, темный, и только внизу, там, где в комнатке лежал раненый лесоруб, теплился огонек лампы. Парень не спал. У Дианы не хватило сил, чтобы вылечить его полностью, нужен будет еще один сеанс, или несколько сеансов Уны, подкрепленных одним из ее снадобий. Уж слишком сильным было ранение. И сейчас из рубца, если парень напряжется, покажутся капельки крови. Да и крови он потерял слишком много, и чтобы ее восстановить, понадобится несколько дней — это как минимум. Кровь производит печень, а ей нужно самой восстановиться, чтобы заработать как следует. В общем — сейчас парню только лежать, да потихоньку ходить до горшка, и никак иначе. Ну и само собой — как можно больше есть.
Когда Уна и Диана вошли в калитку и прошли половину расстояния до дверей дома, Нафаня вдруг вздрогнул, подскочил на плече Дианы, даже пошатнувшейся от такой его бурной реакции, и завопил самым громким из кошачьих голосов, какие есть в этом мире. И была в этом голосе такая ярость, такая злоба, что… Уна все поняла. Но сделать ничего не успела. Вылетевшая из темноты стрела ударила Уну в грудь, вернее — чуть левее груди, прочертила глубокую борозду ниже подмышки и вышла из спины полушубка почти полностью, загнав под кожу грязное оперение из гусиных перьев.
Одновременно со стрелой из темноты вылетел небольшой метательный топорик — очень хорошее средство, чтобы снимать часовых или обделывать темные дела в переулке. Человек, который хорошо владеет таким топором, с пятнадцати шагов легко попадает в затылок жертве, после чего у той не остается никаких шансов выжить. Ведь неважно, острием попал этот топорик, или обухом — результат практически будет одним и тем же.
Но он ошибся. Его наработанный годами тренировок бросок был рассчитан на взрослого человека, бить которого нужно только в голову. Голова Дианы находилась примерно вполовину ниже, чем у взрослого, а значит нужно было учесть это обстоятельство и взять на него поправку. Кроме того — ночь, а ночью расстояние определить с большой точностью не представляется возможным. Вероятно, последний фактор и стал решающим, он и спас лекарку и ее новообретенную дочь (стрела тоже не так просто ушла правее груди). Топорик чиркнул по голове Дианы, в мгновение ока лишив ее сознания, и улетел во тьму в сторону забора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Время замерло. Не было боли, не было волнения. С того момента, с того мига как Диана повалилась наземь, время остановилось.
Первое, что сделала Уна — завела руку назад и выдернула точащую из спины стрелу. Стрела будет мешать двигаться, вызовет еще большее кровотечение, а значит — от нее надо избавиться.
