Затем ее руки скользнули в рукава, где в специальных ножнах кармашках были пристроены узкие длинные ножи, практически стилеты. Кончики их заточены до игольной остроты, а лезвие на три сантиметра от кончика плоское и острое, как бритва. Такие узкие клинки хороши тем, что они легко пробивают даже толстую зимнюю одежду — овчину, свитера, и все, что под них пододето. Даже кольчуга, если она не очень высокого качество, рассчитана только на режущий и рубящий удар — не выдержит укола таким клинком, особенно если он нанесен сильной и твердой рукой. Главное, чтобы клинок, больше похожий на иглу, чем на нож, не сломался при таком с ним жестоком обращении.
Но клинки Уны не могли сломаться — что бы с ними не делали. Эти клинки стоили веса золота и были выкованы на далеком Юге мастерами, знающими толк в настоящей боевой стали. Они почти не гнулись и никогда не ломались. То ли магия, то ли настоящее умение кузнецов, но эти клинки стоили очень дорого. И Уна пронесла их через две страны, надеясь только на них, да на свое умение и чутье.
Выдернув ножи из ножен, она не стала тратить время на расстегивание полушубка — рванула так, что отлетели пуговицы и выскользнула из тяжелой овчины, оставшись в платье с разрезами по бокам, которое не помешает двигаться и танцевать с клинками.
Она не слышала, как визжал Нафаня, кусая за ляжки выбежавших из темноты разбойников, не слышала, как ревел, бросаясь на запертую дубовую дверь Кахир, пытаясь выбраться и помочь хозяйке. Не чувствовала боли и текущей по боку струйки крови. В мире не осталось ничего, кроме спокойствия, отрешенности, и шести черных фигур, которые шли, чтобы добить ее дочь и убить саму Уну. Ей было все равно — убьют ее, или нет, но дочку, о которой мечтала всю свою сознательную жизнь — Уна не отдаст никому.
Она сама бросилась на врагов, один из которых уже поднял над головой блестящую полосу кривого меча, и прежде чем меч успел опуститься — вонзила в грудь меченосцу правый клинок. Быстро, как наносит удар шершень, безжалостно, как это делает лесная гадюка. Ударила, и отпрянула, пропуская мимо уха шипастую гирьку, цепочкой прикрепленную к надежной рукояти, которую держал второй нападавший.
Этого она встретила ударом левой руки — снизу вверх, в печень, и следующим ударом — сбоку в шею правой рукой. Быстро, практически слитным движением — бах-бах! И труп. Он еще стоит на ногах, он даже не почувствовал ударов — только будто ужалила пчела, но через секунду — в глазах помутится и он упадет на колени, а затем — лицом в пахнущий кошатиной утоптанный снег.
Четверо оставшихся в живых были опытными, крепкими бойцами, и если бы не Нафаня, который время от времени вцеплялся им в ноги и потом умудрялся отскочить назад невредимым — Уне пришлось бы совсем уже туго. Хотя и сейчас — она с трудом уворачивалась от почти невидимых в сумраке клинковых ударов (хорошо хоть тучи разошлись и вышла луна), а ее выпады не находили своей желанной цели — враги старались не приближаться, используя преимущество в длине своих сабельных клинков. И Уна с каждой секундой все яснее понимала — она проиграла. Их слишком много и они слишком опытные бойцы. Первых двух она свалила из-за эффекта неожиданности, когда разбойники, не ожидавшие такой прыти от простой лекарки сблизились с ней на опасное для них расстояние. Но теперь, когда они оценили ее в полную меру, шансов Уны не осталось совсем. И самое отвратительное, что она не могла использовать Голос — для этого нужно подготовиться, иметь хотя бы секунды три времени, а еще — не задыхаться, хрипя, натужно всасывая глоткой ставший обжигающим зимний ночной воздух.
Ей повезло еще раз, когда один из нападавших поскользнулся на лужице крови, щедро разлитой под ногами и потерял равновесие — тогда Уна прыгнула и чиркнула ему ножом по бедру, рассекая его едва ли не до самой кости. Разбойник выругался, но на способности вертеть то ли саблей, то ли кривым мечом это обстоятельство никак и ничем не сказалось.
Но Уна делала свое дело. Пусть она и не могла их победить, имея в руках всего лишь два ножа, плевое оружие против мечников, но Уна уводила разбойников от Дианы, лежащей на снегу, рассчитывая, что та все-таки очнется и убежит. Или пустит в ход свой Голос и разнесет гадов в клочья — и наплевать, что о способностях Дианы сегодня узнают все, кому не лень. Кстати сказать — возможно, что и так уже многие догадались после того, как Диана завизжала у шатра, спасая своего драгоценного Нафаньку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Девчонку добей! И этого проклятого кота! — приказал один из разбойников, видимо старший в этой группе, похоже что догадавшись, что именно сейчас происходит. Время работало против них. Услышав вопли кота, сюда могли вернуться охранники, и тогда никакие сабли и мечи этих негодяев не спасут. Дубинки против мечей — совсем даже не слабое оружие, если они находятся в руках, которые ломают подкову и свивают в узел здоровенные гвозди.
И тогда Уна бросилась вперед — больше ей ничего делать не оставалось. В голове лишь мелькнуло: «Дочка, дочка! Как мало мы…»
Мало ей было отпущено счастья с дочкой, очень мало! Вот что она имела в виду, вот что не успела додумать. Одна только мысль теперь осталась, одно желание — добежать и вонзить клинки в первого, кто попадется ей на дороге. И будь что будет!
Когда фигуры вдруг исчезли, будто растворились во тьме — Уна вначале ничего не поняла. Стояла, оглядываясь вокруг, и не видела ни одной цели. Потом услышала рев из двух звериных глоток — один утробный, захлебывающийся — был ей знаком. Кахир рвал зубами уже недвижный труп разбойника, мотая его как тряпичную куклу. А еще — ревел то ли зверь, то ли человек, и что-то противно хрустело и чмокало, разбрасывая вокруг неприятные теплые брызги.
А скоро двор наполнился людьми. Кто-то осторожно взял Уну под руки — она не понимала — кто это, попыталась вырваться, но голос человека был знакомым, она успокоилась и дала забрать у себя окровавленные клинки. Потом вспомнила — рванулась с нечеловеческой силой, сбив с ног двух своих провожатых, и подбежав к темной кучке на снегу у крыльца, упала на колени, стала лихорадочно ощупывать девочку, нащупывая у нее биение пульса. И волна облегчения, радости озарило ее залитое кровью лицо — жива! Дочка жива! А значит — все хорошо! Все совсем хорошо и даже замечательно!
И Уна начала хохотать — весело, радостно, заливисто, прижимая дочку к себе и благодаря богов за то, что они не посмели отнять у нее все самое ценное, что было в ее забытой богами судьбе. Дочка жива! Она жива! Жива!
Кто-то за спиной тихо сказал:
— Тронулась! Она умом тронулась!
— Заткнись! Ты бы вообще обосрался, и лег бы в первую секунду! А она двух свалила, а потом с четверыми дралась на равных! Это отходняк после битвы. Видал я такое. Вот послужил бы в армии — тогда бы знал, как это — выйти из сражения.
— Ну ее к черту… эту армию! Я лучше в лесу посижу — буркнул собеседник, но Уна гаснущим сознанием его уже не слышала. Не чувствовала она и того, как ее и Диану подняли и понесли в дом. Ей было хорошо и спокойно.
***
Очнулась Уна днем, когда свет заливал комнату яркими, будто весенними лучами. В доме тепло, пахнет пирогами, и Уна нахмурила брови — кто это печет пироги в ее доме?! Она-то спит! И никому не позволяла входить в дом пока она спит!
Попыталась встать, и тут же зашипела от острой, простреливающей боли в подмышке, на левом боку. Задрала короткую рубашонку — грудь перевязана чистыми бинтами, и вполне даже профессионально. Тот, кто перевязывал — знает толк в перевязках. Или лекарь, или солдат.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Нахмурила брови — откуда у нее рана?! Боги… память как будто стерли! Состирали, как пятна с белого полотна! Итак… были на празднике, пели, потом… Нафаня! Разбойник! Бой у дома! ДИАНА!
Одним прыжком соскочила с кровати, распахнула дверь, пробежала по коридору до комнаты дочери, ворвалась в нее… нет! Дианы нет!
Кровь стучит в висках, бьет, как молотом, сердце стучит, норовя вырваться из грудной клетки — где она?! Где?! Что с ней?! Неужели… нет! Не может быть!
