— …организовать потом в нашей передаче ответы на звонки радиослушателей?
— Сомневаюсь. Не думаю, чтобы…
Ну да, пусть они спорят, обманутые, ни о чем не подозревающие простофили. Они даже сами не знают, как им повезло, что на их долю выпало столь блаженное неведение. Лишь один я знал о своей великой, сумасшедшей, наверное, рискованной и, без всяких сомнений, преступной идее. Я не делился ею ни с Джоу, ни с Крейгом, ни с Эдом — вообще ни с единой живой душой. Но она снилась мне по ночам, и я начал бояться, что проболтаюсь во сне и Джоу может услышать. Конечно, лучше, чем если бы эскадроны смерти продолжали и дальше насиловать Джоу и оставлять меня в эсэсовском мундире ждать, когда я угону вместе с баржей, но тоже невесело. Годами я привык видеть приземленные, даже скучные сны, последняя серия кошмаров посетила меня в пору подготовки к выпускным экзаменам в школе, поэтому я оказался психологически не готов к дурным снам о нацистах в телестудии и о том, как меня привязывают к стулу, размахивая оружием у меня под носом.
С другой стороны, не исключено, что в последнюю минуту я могу сдрейфить. Все спланирую, раздобуду все, что мне нужно, однако не смогу заставить себя пойти до конца. А вдруг некая Старая гвардия здравого смысла, до самого конца преданная идее уберечь меня от потери работы, а также суда, тюрьмы и бог знает чего еще, предпримет решительный штурм моего Дворца Разума, захваченного бредовыми фантазиями, и устроит там контрреволюционный переворот, эдакий путч в пользу здравого смысла и общепринятых норм поведения? В минуты, когда я был до конца честен с самим собой, я осознавал, что это оказалось бы наиболее желательным выходом из положения. Не то чтобы чрезвычайно желательным и чрезвычайно вероятным, но тем не менее…
— Да ради бога… — прервал я Дебби, которая все долдонила, как распределятся судебные издержки в случае возможного обвинения в клевете; меня так и подмывало сказать ей, что волноваться о том, как бы я чего-нибудь клеветнического или преступного всего лишь не ляпнул, это она серьезно недорабатывает. — Как будет, так и будет, хватит уже.
— Хорошо, — сказал Фил, — Только нам потребуется днем все-таки сделать пробную запись.
— Делайте что хотите. Мне все равно. Просто хочется поскорей покончить с этой мурой.
Они посмотрели на меня удивленно, словно хотели узнать, что такое вдруг на меня нашло. Черт, я чуть себя не выдал. Я медленно развел руками.
— Меня просто достало слоняться без дела и ждать, — объяснил я спокойным голосом.
— Ну ладно, — проговорила Дебби. — Значит, понедельник.
— Ну и слава богу, черт побери.
— Послушай…
Нет, хватит. С этого-то все и началось…
— Господи, сколько же у тебя этих огоньков?
— Круто, правда?
— Полный отпад.
Это случилось в пятницу вечером. Где-то через час огромный лимузин должен был умчать нас с Эдом на концерт в Бромли, но ему захотелось похвастаться своим новым жильем — верней, старым, только заново отделанным и обставленным; так что пришлось зайти в его семейное гнездышко в Брикстоне — оно представляло собой два таунхауса, стоящих впритык один к другому, так что, после того как снесли соединяющую их стену, получился целый комплекс, изначально таким отнюдь не планировавшийся. Один из домов был угловым, а значит, по неизменной лондонской традиции на его первом этаже некогда располагался магазинчик, эдакий мини-супермаркет. По своим доходам Эд, если бы захотел, вполне мог позволить себе целый помещичий дом где-нибудь в графстве Беркшир, и, как мне кажется, он от этой мечты еще не отказался, а потому не мог не вызывать уважения тот факт, что Эд, вместо того чтобы слинять подальше от знакомого с детства невзрачного квартала, как только завелись деньжата, все-таки предпочел остаться в Брикстоне с матерью и со все возрастающим числом родичей, приспособив для этого дом, где появился на свет, и прикупив еще соседний плюс магазин в нем.
Меня слегка беспокоило, не узнал ли Эд, что я пытаюсь через его голову связаться с прежним его мафиозным дружком Роубом, и не догадался ли, что я не оставил затеи заполучить ствол; мой приятель вполне мог заманить меня к себе, чтобы устроить взбучку или нечто другое в том же духе, однако ничего подобного не случилось: мы встретились в большой гостиной, где меня сразу же оглушила шумом и гамом внезапно набежавшая пестрая толпа, состоящая из его смешливых тетушек, кузин и сестричек (некоторые из них оказались прямо-таки чертовски хорошенькими), да еще парочки родственников мужского пола или просто приятелей. Его матери не оказалось дома, она ушла на какие-то вечерние курсы — обстоятельство, избавившее меня от потенциального смущения. Эд извинился за нас обоих, и мы уединились, поднявшись вверх по лестнице в его личные апартаменты, но и здесь о Роубе не было произнесено ни полслова.
Собственное жилье Эда в этом коммунальном раю протянулось во всю длину верхних этажей объединившихся домов. Из больших мансардных окон смотреть было не на что — одни крыши, но внутри вид был поинтереснее: уходящее вдаль почти полностью открытое пространство в теплых ярко-красных и темно-желтых тонах с всплесками светло-желтого. Поверьте, в этом было куда больше вкуса, чем способно передать мое описание. Все новехонькое, с иголочки, даже пахло соответственно. Единственный ляп по части стиля я обнаружил в довольно большой спальне Эда, ничем не загроможденной и от этого еще более впечатляющей.
— О, у тебя зеркала, Эдвард?
— Ага! Шик, а?
— Зеркала-то? По обеим сторонам кровати…
— Там дверцы шкафов-купе!
— Да, но на потолке?.. Господи ты мой боже…
— А че? Понятно, разглядывать твою белую задницу, когда ты засаживаешь какой-нибудь пташке, никому не интересно. Но я-то, я же просто картинка. Не будь я такой глыбо-ко порядочной ориентации, я бы в себя влюбился, ей-ей.
Скрестив на груди руки, я отступил на шаг и окинул его критическим взглядом. Потом покачал головой.
— Ну как?
— Просто нет слов. Ты меня доконал.
— Ну так чего стоишь? Давай приступай.
— Ладно тебе, я же не на работе.
Теперь мы с Эдом находились в его не то кабинете, не то берлоге, не то студии, и он занимался тем, что включал все новые и новые свои музыкальные прибамбасы. Ошалелым взглядом я обвел все шесть установленных наклонно, одна над другой, клавиатур, три огромных, в человеческий рост, стеллажа, уставленных аппаратурой, и микшерский пульт, такой широкий, что вам едва ли удалось бы ухватиться за его края, даже уткнувшись в него лицом и широко раскинув руки. Имелось там на столах и множество других всяких штуковин и примочек, усеянных всевозможными кнопками. Рядом стояли электронная ударная установка и пара-тройка других агрегатов, о назначении которых я так и не смог догадаться. Окна были зашторены, и в густой темноте все это хозяйство мерцало сотнями крохотных индикаторных лампочек, образующих целые созвездия красных, зеленых и желтых огоньков, не говоря уже о мягком пастельном свечении различных панелей с нанесенными на них темной краской шкалами и делениями. Эд нажал клавишу, и постепенно загорелись два монитора с огромными экранами — большими, чем у моего домашнего телевизора. Эдовы мониторы представляли собой гигантские творения инженерной мысли, достойные оказаться на борту «Наутилуса», они стоили, наверное, кусков тридцать, эти лучистые голубые аммониты с ярко-желтыми раструбами, примостившиеся на противоположной стороне комнаты и нацелившиеся на большое черное кожаное кресло, установленное в эпицентре данного царства высоких технологий.
— Что ты со всем этим делаешь, Эд?
— Музыку, старичок.
— Мне казалось, ты только диск-жокей?
— Должно же быть какое-то разнообразие.
— Ты хочешь сказать, что решил сочинять музыку?
Я взял с книжной полки инструкцию в темно-красной обложке, формата А4, и принялся ее перелистывать при неверном свете, излучаемом аппаратурой. Речь там шла о чем-то под названием «Вирус».
— Ага. Подумал, прикольно будет. И ты глянь только на все это добро!
Я посмотрел еще раз.
— А знаешь, Эд, ты абсолютно прав. Эта хреновина может даже не утруждать себя испусканием хоть единого звука, чтобы подтвердить свое великолепие. Только, пожалуйста, не говори, будто собираешься клепать на ней музычку типа «ты-дыщ, ты-дыщ».
— Ты-дыщ, ты-дыщ? Что это за музыка?
— Ну, та самая, которая доносится из окон любой «астры» с тонированными стеклами, в которой мимо тебя проезжает очередной браток. Оггуда всегда звучит: «ты-дыщ, ты-дыщ»…
— Не, приятель, такого не будет. Ну разве лишь иногда… Но когда-нибудь я напишу настоящую хренову симфонию.
— Симфонию?
— Угу. Почему бы и нет?
Я вновь окинул его взглядом с головы до ног.
— Тебя трудно обвинить в отсутствии честолюбия, Эдвард.
