Это были очень веселые поездки. Обычно — поесть мороженое на перекрестке или сходить в кино в городе. Я помню, как однажды на светофоре на главной дороге к нам подошел молодой солдатик, ловивший попутку домой, и спросил, куда мы едем. Эйтан высунулся в окно и сказал ему: «Мы едем к Эллис вернуть ей шарф, который она у нас забыла в пятницу, а потом к двоюродной сестре Далии на кофе. Это тебе подходит?» Бедный солдатик так смутился, что Эйтану пришлось выйти из машины и пригласить его: «Садись, садись, мы просто пошутили, мы подвезем тебя домой. Мы сами тоже когда-то служили. Ты только садись и скажи, куда ехать».
На въезде в вади уже стояла полицейская машина, и офицер с рядовым полицейским как раз выходили из нее. Я сказала им:
— Да, это здесь, но надо пройти немного вдоль вади — вот по этой тропе.
Они подозрительно уставились на нас.
— Я сестра того человека, который вам звонил, — сказала я. — А тот, кто погиб, приходится нам дедушкой.
— А эти кто?
— Мой муж и моя невестка. Брат нам сообщил по телефону. Мы знакомы с местностью и точно знаем, где он, поэтому мы вас проводим. Вот она, эта тропа.
Офицер спросил:
— Ты говоришь, что это твой муж?
— Да.
— Так почему ты говоришь вместо него?
Я сказала, что мой муж неразговорчив. Что, я должна была рассказывать ему о нашей беде?
Офицер повернулся к Эйтану:
— Где ты работаешь?
Я сказала:
— Он работает в нашем семейном питомнике.
Офицер пожал плечами:
— Ладно, поговорим об этом позже. Кто будет показывать дорогу, тоже ты?
— Да.
Он велел полицейскому остаться на дороге, подождать, пока приедут из судебной экспертизы, и проводить их к нам. А мне сказал:
— Веди. Я за тобой.
Мы пошли. Все молчали. Слышно было только сиплое, как у заядлого курильщика, дыхание офицера да стук обуви по камням.
Минут через десять он спросил:
— Далеко еще?
Я сказала:
— Таким шагом — примерно десять минут.
Он спросил:
— Откуда ты знаешь эту тропу? Она не обозначена.
Я сказала, что в детстве мы много гуляли тут с нашим дедушкой.
— С тем, который сейчас умер?
— Да.
— Так что дедушка делал тут один?
Я почувствовала, что меня мутит. Как из-за боли под диафрагмой, которой пока еще удавалось сдерживать мои рыдания, так и потому, что я терпеть не могу, когда кто-то называет чужого родственника просто «дедушка» или «отец» вместо «твой дедушка» или «твой отец». Что случилось? Ты вдруг тоже стал его внуком? И потом — откуда он знает, что мой дедушка был здесь один? А может, он вовсе не был здесь один? Может, он был здесь с кем-нибудь? Может, этот кто-нибудь видел что-нибудь или даже сам его убил? Глупый следователь — это последнее, в чем мы сейчас нуждаемся.
— Не беспокойся, — сказал офицер, который, видимо, был интеллигентней, чем я думала. — Мы просто принимаем во внимание все возможности. — И спросил: — А как ты знала, что нужно вести нас именно сюда?
— Потому что брат сказал мне по телефону, что он нашел его возле большого харува. А я уже сказала тебе, что мы с ним много раз бывали в этом вади и хорошо знаем это дерево.
А в душе я почувствовала, как эти слова — «вади» и «харув» — словно подводят всему окончательный итог, как будто я издавна уже знала, что однажды это произойдет и что дедушка умрет именно на этом месте, как и подобает умирать таким мужчинам, как он.
Я шла первой, офицер шел за мной, за ним Далия, а Эйтан шел последним. Через несколько сот метров Эйтан вдруг свернул, поднялся на северный склон вади и пошел там параллельно нашему курсу.
— Что он там делает? — раздраженно сказал офицер. — Скажи ему, чтобы шел с нами.
— Эйтан, — крикнула я, — вернись, пожалуйста, иди с нами!
Он спустился по склону. Его шаги показались мне вдруг куда более легкими, словно мой первый муж на миг выглянул из второго, — но только на один короткий миг. Он не спотыкался и не скользил на камнях, как Далия и офицер, но то не был и его давний «голос-возлюбленного-моего-вот-он-идет-скачет-по-горам-прыгает-по-холмам»[119].
«Жаль, что мы не позвали его пойти в эти места раньше, — подумала я. — И жаль, что для этого понадобилась смерть дедушки. Может, мы боялись, что все, что напомнит ему о походе с Нетой, будет для него слишком тяжело. А кроме того — он ведь не просил. А еще кроме того — кто же мог его уговорить? Только дедушка мог наказать ему, что делать».
— Вот, — сказала я, — уже виден харув, а тот человек возле него — мой брат, который вам звонил.
Я видела, как Довик беспокойно ходит там — то сядет на «тронное кресло» под харувом, то встанет с него, то снова сядет. Мы подошли ближе, и тогда я увидела дедушку Зеева, лежащего в крови на земле. Довик поднялся и сказал офицеру:
— Меня зовут Дов Тавори. Я его внук.
Офицер посмотрел на тело:
— Сколько ему было лет?
— Девяносто два, — ответила я.
— А повязка на глазу, это что?
— Это повязка на глазу. В чем именно вопрос?
— Сколько времени она у него?
— Очень давно. Раньше, чем родились все присутствующие.
— Повязка с цветком? Почему не черная?
— Он любил цветы. Я вышила ему.
Офицер нагнулся, снова посмотрел и сказал, что картина довольно очевидна: очень старый человек, к тому же слепой на один глаз, ходит без сопровождающих в диком месте. Наверняка споткнулся, упал, ударился головой о камень. Вот об этот камень, посмотрите сами — вся кровь прямо у него под головой.
Все посмотрели, а Эйтан даже встал на четвереньки, припал к земле и стал рассматривать камень вблизи, точно собака, вынюхивающая что-то.
Офицер спросил его, в чем дело, но он не ответил. Офицер велел ему ничего не трогать и добавил, что старики падают даже у себя дома, где все знакомо и надежно, так почему бы ему было не упасть на какой-то забытой Богом козьей тропе, где камни, и валуны, и всякие подъемы и спуски.
— Как это вы позволили ему бродить здесь одному? — недоумевал он вслух, давая нам понять, что семья, которая позволяет такому старому человеку ходить одному по такой пересеченной местности — так он во внезапном приступе высокопарности назвал дедушкино вади, — эта семья безответственная.
— Человек в таком возрасте — как маленький ребенок, — провозгласил он. — Как младенец. И если бы это на самом деле был ребенок, я бы немедленно задержал вас за преступную небрежность.
Я почувствовала, что кровь бросилась мне в голову, но решила до времени молчать. К счастью, Эйтан отошел куда-то в сторону, что-то искал среди камней и ничего не слышал. Но Довик взорвался. Он не сказал офицеру, что у нас и в самом деле был ребенок, который погиб на прогулке, но сообщил ему, что сейчас не время для уроков по выращиванию стариков, и, если он считает, что мы нарушили закон, он может нас задержать, но не читать нам нотации.
— И я попрошу тебя не забывать, что помимо вашего расследования мы сейчас в трауре, — сказала Далия.
Офицер сказал:
— Я понимаю ваше горе, но у меня есть свои обязанности, и я их выполняю. А вам запрещается дерзить полицейскому при исполнении. Это тоже нарушение закона.
— Ладно, — сказала Далия.
— А этот, что он все время там крутится? — офицер показал на Эйтана, который в эту минуту нагнулся, рассматривая что-то возле ствола харува. — Ну-ка, давай, уходи оттуда, слышишь? Ты загрязняешь место преступления! — И, снова проникшись подозрениями, добавил: — Вы, как я понимаю, знакомы с этим местом, бывали здесь в прошлом, так?
Довик сказал:
— Мы были тут много раз, по нескольку раз в год, на протяжении многих лет. Это место, где наш дед любил гулять и собирать. И он знал эти места как свои пять пальцев. Мы даже прозвали это вади «дедушкиным» и этот харув — его харувом.
А я сказала:
— Я уже говорила вам — дед водил нас сюда, когда мы были еще маленькими детьми.
Далия в очередной раз изрекла свое: «Как это символично», — и поскольку глупость — болезнь слегка заразительная, то Довик, которого длительная близость к жене сделал еще туповатее, чем он был в оригинале, сказал:
— Ты права, Далия. И может быть, это как раз та символичность, в духе которой дедушка хотел умереть.
— Что тут символичного? — спросил офицер.
— Ну, может, не символично, но факт, что круг замкнулся, разве нет?
Я вдруг почувствовала, что я здесь одна наедине с дедушкой: я, и его тело, и его большой харув, — и что на какой-то миг все это видится мне откуда-то сверху, а в следующее мгновенье — уже с уровня земли. Я была птицей в небе и муравьем в траве. У меня по щеке стекла слеза, но я не заплакала. Никто не плакал. Нас не учили плакать, тем более — в присутствии чужих людей.
— А вот и парни из «моржка»[120], — сказал офицер так, словно мы друзья этих парней и должны знать, как на полицейском сленге называется их отдел.
