— Теперь я буду спать в сарае! Не с тобой!
— Почему, Зеев? Почему?
— Ты знаешь почему, и я тоже знаю.
И так оно стало. Каждый вечер с наступлением темноты он уходил в сарай и каждое утро, еще до восхода солнца, возвращался в дом, чтобы никто его не заметил. Но он знал, и Рут знала, и Нахум Натан, который подкрадывался, подслушивал и подсматривал, тоже знал. Знал и понимал, что и он должен что-то сделать, прежде чем придет большая беда.
Спустя десять дней, в ту ночь, когда пошел первый осенний дождь года, Нахум дождался, пока в сарае Зеева погаснет керосиновая лампа, прокрался в его двор, переступая между лужами и маленькими канавками, которые дождь уже успел прорыть в земле, и постучал в окно спальни. Рут открыла дверь, но он ступил лишь на порог, стал на входе и начал шепотом убеждать ее, что она должна разойтись с мужем, выйти замуж за него и родить их ребенка.
Рут ответила, что не может этого сделать.
— Он убьет нас обоих, — сказала она.
— Давай убежим, — предложил Нахум.
— Он бросится за нами, догонит и убьет. И тебя, и меня, — сказала Рут. — Ты не знаешь его семью. Это не такие люди, как в нашей мошаве, и тем более не такие, как ты и тебе подобные.
— Порт недалеко, — сказал Нахум, — а там мы сядем на корабль и поплывем к моему отцу. Стамбул красивый город.
Но Рут повторила, что не может.
— Так что же нам делать? — спросил Нахум. — Ведь через несколько месяцев тебе рожать…
— Я не знаю. Меня он точно убьет, а тебе, может быть, удастся убежать с девочкой.
— С девочкой? — спросил Нахум, и его сердце наполнилось нежностью и любовью. — Откуда ты знаешь, что это девочка?
— Это девочка, — сказала Рут. — Девочка, которая намного лучше своей матери.
Он снова попытался уговорить ее, но безуспешно. Наконец он отчаялся и тихо прикрыл за собой дверь. Несколько минут он стоял под дождем, раздумывая, не лучше ли все-таки постучаться к ней еще раз и умолять до тех пор, пока она поймет и согласится. Но тут свет в ее окне погас, а дождь все усиливался, с моря надвигалась настоящая буря с молниями и громами, и он решил вернуться к себе. Его мучила мысль, что скажет отец, если он вдруг появится с беременной женщиной. Сын, заявившийся с чужой женой? С женщиной, которая вынашивает его байстрюка? Сможет ли он просить отца о помощи?
Когда он подошел к забору, перед ним выросла огромная фигура. Человек выступил из темноты и потоков дождя с ружьем в руке.
— Что ты делал в моем доме? — спросил Зеев.
— Говорил с Рут, — сказал Нахум, весь дрожа.
— О чем?
— О нас, — сказал Нахум. — О нас двоих. Я просил ее оставить тебя и стать моей женой.
— Меня никто не может оставить, — сказал Зеев.
— Это было бы лучше и для тебя тоже, — сказал Нахум. — У тебя будет другая жена, которая будет тебя любить, и тебе не придется спать одному в сарае.
— Ты будешь указывать мне, с кем спать? — процедил Зеев со сдержанной яростью. — Ты будешь указывать мне, что будет для меня хорошо?
Он направил на него ружье. Нахум крикнул:
— Нет!.. Нет!.. — и тут заметил свет керосинового фонаря, приближавшегося к ним из соседнего двора, и закричал: — На помощь! Он хочет меня убить!
Зеев ударил его кулаком в висок, а потом в грудь. Нахум потерял сознание и упал, и тогда Зеев наклонился над ним и выстрелил ему в рот. Рут, лежавшая дома, в спальне, зарывшись лицом в подушку и сотрясаясь от рыданий, заполнявших все пространство ее головы, не услышала ничего. Громы и молнии, разрывавшие ночную тьму, залпы дождя, звуки рыданий и грохот выстрела — все смешалось в один непрестанный, общий шум. И хотя убийство произошло у нее под окнами, и убитый был ее возлюбленным, а убийца — ее мужем, она была последней, кто узнал об этом.
И даже после восхода солнца, когда слух уже перелетал из дома в дом, и испуганные люди поднимались, и выходили, и собирались кучками возле лежащего на земле тела, а коровы, которых они оставили посреди дойки, громко мычали в своих стойлах, Рут все еще спала в своей постели. Она всегда спала глубоким сном, а отчаяние сделало его еще глубже. Суета и крики людей, бегущих на место происшествия, не разбудили ее. Она поднялась сама, а поднявшись, увидела, что за окном разливается серый осенний свет, и, поскольку по крыше барабанил сильный дождь, она решила сначала сварить кашу, а на работу во дворе выйти уже потом.
Только через несколько минут она почуяла какую-то тревогу снаружи, необычную беготню людей, их гул и перешептывания, которые постепенно стали разделяться на слоги и собираться в слова, а выйдя, увидела английского полицейского, который подъезжал к их двору на черной машине, и еще до того, как поняла, что видит, к ее горлу хлынула волна тошноты. Она даже не успела броситься в дом, как ее вырвало на землю, и она поняла, что это не просто рвота беременной женщины.
Она сполоснула лицо и рот и неуверенно прошла в толпу. Собственные шаги удивляли ее нерешительностью и страхом, который в них ощущался. «Чего я боюсь? — недоумевала она. — Что это вызвало у меня такую слабость и страх?»
Ее уши слышали, как люди в толпе переговариваются друг с другом, ловили слова «несчастный» и «сломался», а также «измена» и «месть». Взгляды людей впивались в нее, и слова «из-за нее» она тоже слышала, и еще шепотки, которые нельзя было разобрать, но чей тон был ей понятен, и ей сразу все стало ясно. Она уже собралась было повернуть обратно, поискать укромное место, где можно было бы кричать, наглухо закрыв рот ладонью, но перед нею вырос ее муж.
— Наш сосед покончил с собой, — негромко сказал он, приблизившись к ней и глядя на нее тяжелым испытующим взглядом.
Она промолчала.
— Ты не хочешь знать, какой сосед?
— Я знаю, — сказала она.
— Совершенно верно, — сказал Зеев. — Он застрелился. Пустил себе пулю в рот.
Рут молчала.
— Из моего ружья, — добавил Зеев. — Он выкрал его у меня. Вот и Ицхак Маслина видел, как это случилось.
Рут начала пятиться, и он шагнул вперед, словно подталкивая ее своими шагами.
— Из моего ружья, — повторил он низким голосом. — Как это мужчина осмеливается брать ружье другого мужчины?
Его взгляд продолжал пытливо изучать ее лицо, холодный и выжидающий, как взгляд змеи, которая проверяет, можно ли укусить. Он добавил:
— Как это человек вообще осмеливается взять то, что принадлежит другому человеку? — И прошептал: — Трусливый пес. Может быть, ты знаешь, почему он совершил такой подлый поступок?
Ее ноги подогнулись, она почувствовала тяжесть своего живота и кислоту оставшейся во рту рвоты и поняла, что впереди ее ждут еще иные беды, куда более тяжкие беды, чем все случившееся сейчас.
— Зайди в дом, — сказал Зеев. — Люди смотрят. Сейчас они только перешептываются, но еще немного, и они заговорят в голос.
Она вошла в дом. Зеев проводил ее тяжелым взглядом и вернулся к собравшимся. Некоторые из них по-прежнему продолжали обсуждать различные предположения, другие тихо переговаривались, а остальные просто замкнулись в тревожном молчании, как будто предчувствуя, что это еще не конец.
Из последних сил Рут подняла свое тело по трем ступенькам и, войдя в дом, тотчас начала плакать — поначалу давясь слезами, чтобы ее рыдания не вырвались громким воплем, а когда почувствовала, что это ей не удастся, бросилась на кровать, прижала лицо к подушке и попыталась уснуть, чтобы провалиться в такой же глубокий сон, каким спала минувшей ночью, когда ее муж убивал ее возлюбленного.
Многое прояснилось ей за эти несколько последних дней: что она беременна, что человек, от которого она беременна, погиб, что он не покончил с собой, а был убит, что его убийца — это ее муж. Она снова поднялась и принялась ходить по дому. Ее сердце трепетало от страха, спрашивало себя и отвечало, предчувствуя злое. Как сложится теперь ее собственная судьба и судьба малютки, растущей в ее животе?
В полдень английский полицейский сел в свою машину и отправился назад в город. Спустя несколько часов Нахум Натан был погребен на маленьком кладбище мошавы. На похороны пришли считанные люди. А еще через несколько дней председателя Совета вызвали в полицию. Там ему сказали, что, как установило следствие, умерший действительно покончил с собой. Прошло еще время. Мошава, которая все знала, продолжала молчать. Рут, растерянная и обезумевшая от страха, поняла, что должна бежать. Несколько дней спустя, в попытке спасти свою душу и душу своего будущего ребенка, она собрала маленькую сумку, спрятала ее и стала поджидать удобной минуты для побега.
3
В тот день, в половине шестого утра, Зеев Тавори вышел из сарая, обул сапоги, пересек двор, снял сапоги и вошел в дом. Он приготовил себе стакан сладкого чая и два толстых ломтя хлеба с брынзой. Он выпил чай, поел, снова обулся и отправился в поле. Через несколько минут после него вышла и Рут, неся свою сумку на спине, а свою дочь — во чреве, и торопливо направилась к винограднику. Низко пригнувшись, она пробежала меж двух рядов, пересекла топкое дно вади, вскарабкалась на четвереньках на его противоположный склон и скрылась в дубовом лесу.
