На пароходе вместе с Фицджеральдами оказался Людлоу Фаулер, выполнявший роль шафера на их свадьбе. Обедали они все вместе за огромным столом, из-за которого вечно раздавался шумный смех. После трапезы Фицджеральд обычно затевал дискуссии в гостиной. «Держись от этих разговоров подальше, у тебя медовый месяц», — советовал он Людлоу. Затем, повернувшись к остальным, подбрасывал очередную тему для обсуждения: «Может ли кто-нибудь из присутствующих здесь мужчин, положа руку на сердце, утверждать, что он ни разу в порыве гнева ие ударил жену?» В разворачивавшемся вслед за этим жарком споре о том, что считать «порывом гнева», Фицджеральд становился посредником. Он упивался ролью заводилы.
Зельда же, отведя Фаулера в сторону, предупредила его: «Людлоу, послушай меня, старую выпивоху. Если хочешь, чтобы твой брак оказался счастливым, не позволяй алкоголю довести себя до такого состояния, до какого он довел Скотта».
ГЛАВА XI
Во время пребывания в Европе и общения с Мэрфи, Фицджеральд, как никогда, ощутил гармонию окружающего его мира. Вся его остальная жизнь после этого в известном смысле постепенная утрата приобретенного. Он начал 1927 год с поездки в Голливуд. Нужда в деньгах и стремление попробовать свои силы на поприще сценариста побудили его принять предложение «Юнайтед артисте» написать сценарий для Констанции Тэлмедж.
В течение двух месяцев, которые они провели в киностолице страны, Скотт и Зельда обитали в четырехквартирном бунгало, расположенном на территории ультрасовременного отеля «Амбассадор». Соседями были Джон Барримор и писатель Карл Ван Вехтен.[121] Журналистку, посетившую Фицджеральда, чтобы взять у него интервью, встретил у двери нервный молодой человек «с прической а ля принц Уэльсский» и «с чувственным, твердым, слегка презрительно изогнутым ртом». Ее интересовало, чем кокетки современного экрана отличаются от тех эмансипированных девиц, что некогда запечатлел Фицджеральд.
— Видите ли, — начал Скотт, закурив, а затем погасив сигарету, и пересев на другой стул, — я могу лишь говорить о сегодняшнем дне. Я ничего не знаю об их эволюции. Последние три года мы провели на Ривьере. За это время нам удалось посмотреть лишь несколько старых картин да вестерны, которые показывают в Европе. Я бы мог, — его лицо оживилось, — рассказать вам кое-что о коктейле «Том».
— Скотт, — укоризненно прервала его Зельда.
— Ах да, я, кажется, забываюсь.
Пересидев на всех стульях, он вернулся к тому, с которого начал, и учтиво охарактеризовал кинозвезд, игравших роль юных обольстительниц, — Клару Боу, Констанцию Тэлмедж, Колин Мур. Казалось, что они стереотипны, и образ, от которого он стремился убежать, направляясь в Европу, неотступно следовал за ним.
Фицджеральд описывал Голливуд как «трагический город, заполненный красивыми девушками, — красивыми уборщицами, красивыми продавщицами. Вам никогда уже не захочется увидеть большей красоты». Но одна из девушек показалась ему красивей, чем все остальные. Луиза Моран, свежая голубоглазая блондинка, которой только что исполнилось семнадцать, не испорченная успешной карьерой актриса. Недавно вернувшись после четырех лет пребывания за границей, она говорила по-французски так же безупречно, как и по-английски, и еще продолжала вести дневник, куда записывала полюбившиеся ей стихи.
Свои чувства к ней Фицджеральд вложил в рассказ «Магнетизм», где Луиза выведена в образе Элен Авери, молодой киноактрисы, вносящей смятение в душу счастливо женатого Джорджа Ханнафорда. Подобно Ханнафорду, Фицджеральд считал, что «каждый из них знал половину секрета о людях и жизни и что, устремись они друг другу навстречу, это породило бы любовный союз небывалой силы». Их отношения были чисты и невинны и никогда не переходили грани легкого флирта. Луиза хотела, чтобы Фицджеральд сыграл вместе с ней главную роль в каком-нибудь фильме. В последующие годы образ очаровательной девушки, стоящей на пороге зрелости, станет часто появляться у Фицджеральда. Луизу же он навсегда запечатлел в Розмэри Хойт в романе «Ночь нежна».
Зельда между тем брала уроки танцев и ходила по гадалкам в Санта-Монике, чтобы узнать свою судьбу. Поначалу Голливуд ей понравился, но очень скоро новизна его стала стираться, появилось чувство, что все это декорация, ничуть не больше. Поскольку и киноколония оказалась не такой веселой, как она надеялась, Зельда вместе со Скоттом решила внести некоторое оживление. Они появлялись на вечеринках в ночных рубашках и пижамах, пародируя актеров, любивших повсюду щеголять в костюмах, которые они носили на съемочных площадках. На одном из обедов гости вдруг почувствовали неведомо откуда донесшийся странный запах. Хозяева направились и на кухню, где обнаружили Фицджеральда, размешивающего в кастрюле варево из дамских пудрениц и сумочек и томатном соусе.
Однако большую часть времени он был прикован к сценарию, порой даже обедая в рабочем кабинете. Однажды утром Карл Ван Вехтен увидел, как он прохаживался около своего бунгало, пристально глядя на простирающуюся вдали цепь гор.
Скотт, ты не мог бы зайти ко мне? — позвал его Ван Вехтен.
— Нет, не могу, — бросил через плечо Фицджеральд, — у меня скарлатина.
Раз вместе с Зельдой они отправились за город посмотреть съемки фильма в местечке, как две капли воды походившем на французскую деревню. На съемочной площадке толпились сотни статистов, одетых в крестьянские робы и солдатскую форму. По одному свистку все стремглав бросались на поле боя, по другому — возвращались на свои прежние места. Ему было странно слышать слова режиссера: «Поставьте двадцать крестьян вот сюда». Съемки дали ему представление о той, «более грубой привлекательной силе» — кинематографе, — который он после относительной неудачи с «Ночь нежна» стал рассматривать как пагубного конкурента для романиста. В целом люди киноискусства ему не понравились. Претили их, как он называл, «почти истерическое себялюбие и нервическая возбужденность, скрытая прозрачной вуалью тщательно продуманного панибратства». Работа сценариста также разочаровала его. Позднее он признался, что отправился в Голливуд с чувством уверенности, граничившим с высокомерием. «В течение нескольких лет я, по общему признанию, считался ведущим американским писателем как с точки зрения серьезности поднимаемых тем, так и спроса, учитывая мои растущие гонорары… Я искренне полагал, что, без усилий с моей стороны, я своего рода волшебник слова — непонятное заблуждение, если учесть тот невыносимо упорный труд, который я затрачивал в попытках выработать стиль чистый и выразительный». «Юнайтед артисте» выплатила ему аванс в 3500 долларов, но он так никогда и не получил 12500 долларов, причитавшихся ему после завершения съемок картины, поскольку его сценарий был отвергнут. Не считая, что поездка в Голливуд обогатила его как писателя, он вернулся к своему настоящему metier[122] — художественной прозе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
