заметил сам Бунин, и трудно было не заметить:
Мы далеки от трагичности:
Самая страшная бойня
Названа культом личности –
Скромно. Благопристойно…
11 января – вдруг мороз: минус 21. Только что вышли газеты после новогодних каникул: транспорт ходит, а газеты не выходят, – странно.
В прессе подводят итоги и смотрят в будущее. И мнение Германа Грефа: «Мы проиграли будущее».
13 января – первый деловой выход из дома – отнес 4 материала.
27 января – лента бледная, глаза плохо видят, печатание на машинке превращается в одно мучение (а Ще набирает – тоже не сахар). И хочется повторить знаменитый вопль Банана: «Ну не дают работать!»
А не так давно были другие песни. Вот строки некоего Ник. Рыбалко из настольного календаря Политиздата за 1980 год:
Я – человек. Иду по свету
И весь в снежинках и в заре.
Я – человек. Мне званье это
Присвоил Ленин в октябре…
…Иду я – не устанут ноги! –
Иду за счастьем для людей…
Конечно, стихи графоманские, но идея, идеология была такая: мир, дружба, счастье. Риторика как бы перепрыгивала установленный железный занавес. Были империалисты, но было и много друзей.
28 января – первый материал года– «МП», сокращенный вариант Николая Минского из Серебряного века.
9 февраля – в «МП» вышел Добролюбов. Господи, кому сегодня интересен Добролюбов, который поначалу был «тих, скромен, послушен», а потом вдруг перевернулся и стал даже близок с «падшей женщиной» – Терезой Грюнвальд. Со слабым здоровьем, болезненный, он был «суровым критиком» и «расторопным журналистом». Называл себя «отчаянным социалистом». Николай Александрович сгорел в 25 лет…
Звонок Ларисы из «Алефа»: у нее проблемы с автором рубрики «Камешки на ладони» – датные колонки (родился, умер и особые даты). Она просит меня повести эту рубрику: «Ну что вам стоит? У вас есть всё». Ну, и гонорарчик. Меня уговорили, и с ходу новое название – «Узелки на память». Начал с майского номера, и первая дата: кончина Кристофора Колумба 510 лет тому назад. Странное чувство: возвращение в календарь. Боже, сколько я их написал!..
Начался снос палаток и киосков. «Ночь хрустальных киосков». Очередной наезд властей на малый бизнес. На Соколе картина погрома. А еще стали жечь книги. Заголовок в «МК»: «Книги жги – спасай Россию», в «Новой» – «Страна заболела Средневековьем». И новое понятие «нищеброд» – человек, вынужденный выживать в нечеловеческих условиях.
А Проханов в своем чудовищном «Завтра» вспоминает присоединение Крыма: «Это был год русского чуда, обожания, ликования». Я лично не обожал и не ликовал, возмущался циничному попранию международных договоров…
18 февраля – в «МП» вместо моего материала дали интервью с Радзинским, и я, подражая Высоцкому «Куда мне до нее – она была в Париже!..», написал строки об Эдварде, который ходит в шляпе: «Куда мне до него: он вечно на экране…» Приведу только концовку:
Куда мне до него: он что ни год – в Европе.
А я все в Тетюшах и кверху с голой попой.
Куда мне до него? А впрочем, на хрен он!
Подумаешь, какой-то жрец и Тутанхамон,
Я сам себе игрец – на дудочке играю
И сам себя тихонько развлекаю…
Развлекаю, забавляю, отвлекаю от нездоровья (а уколы для укрепления десен не хотите?!) и насущных проблем. «Утешила» писательница Елизавета Александрова-Зорина в «Свободной теме» в «МК» – «Хроника пикирующего государства»: «В России наперегонки идут два процесса: вымирание и вырождение…» «Во всем мире во главу угла ставился профессионализм и высокие технологии, у нас наступила эпоха дилетантизма и варварства. А дальше-то что?..»
29 февраля – вышли февраль и март в «Алефе», там две части «Авербах, Лелевич, Родов – гвардейцы вождя». Были такие веселые ребята, громившие тех, кто был не согласен с линией партии. Леопольд Авербах в 21 год стал руководителем РАППа, продвигал пролетарских товарищей и тормозил гнилых интеллигентов. Но все кончилось печально: «Авербах авербабахнулся». А Лелевич? Писал, что Ахматова «объята жаждой любовных увлечений, которые рождаются в сетке гамака во время сладостного безделия». Ну, о третьем, Семене Родове, Павел Васильев говорил:
Не хочу, чтобы какой-то Родов
Мне указывал, про что писать.
СМИ. Январь-февраль
Я жил не в вакууме, вокруг меня клубилась жизнь, шли сложные социально-экономические процессы, происходили политические сшибки и баталии. И если о сталинской конституции 1936 года говорили только с восхищением: «Да здравствует конституция свободы, радости и счастья», а любая критика была недопустима и невозможна, то после распада СССР стала резвиться и громыхать свобода слова. Понеслась критика, если так можно выразиться, и в хвост и в гриву. Отброшен эзопов язык, и били в лоб и наотмашь. Укоротить язык недовольных никак не удавалось. Критики режима опровергали официальную пропаганду и предъявляли народу истинное положение вещей. Горькую правду, о которой мечтал Твардовский.
С начала года СМИ продолжали долбить, как дятел, о том, что в стране происходит расгосударствление и расчеловечивание. Что-то невообразимое: жгут даже книги, «книги, жги – спасай Россию?» – язвил Минкин («МК», 19 января). «Страна заболела Средневековьем» («Новая газета», 22 января). «Экономика деградации» («МК», 22 января). Пресса отмечала появление нового понятия: «нищеброд» – человек, вынужденный выживать…
И в то же время СМИ обратили внимание на «синдром оптимизма»: чем тяжелее становится жизнь, тем радужнее ее оценивают россияне. И объяснение психологов: патологический оптимизм бывает у людей, страшившихся смотреть правде в глаза. И безраздельно доверяющих официальной пропаганде, отсюда «Солнце Крыма, свети!» в газете «Завтра». И о Западе: «Чер-солнце наживы». Зомби советикус еще бродит по российским полям и весям.
Геннадий Гудков о внешней политике: «Мы обидчивы и завистливы. Если заставить Запад нас уважать и любить не можем – заставим бояться» (из статьи «Национальные комплексы России», «МК», 16 февраля).
Увлекательно цитировать зубодробительную критику, но, пожалуй, хватит, и вернемся к дневниковой хронике, но сначала последний анекдот:
В рамках импортозамещения французский поцелуй будет заменен на костромский и адыгейский…
1 марта – колонка в «МК» – «Бедность – наше будущее».
2 марта – и сколько? 84 годика. С утра вспоминал, как мы с Ще смотрели спектакль Гурвича «Я стэпую по Москве».
И где мой прежний хлесткий стэп?
Я ныне стар и чуть нелеп…
И все развлечение – поход с Эдуардо в кафе «Чайковский» – по бокалу белого вина.
