медленно сделала глубокий вдох, взяла письмо, лежавшее в самом низу стопки, и не спеша развернула его:
Площадь просторная есть у восточных ворот,
Там по отлогому скату марена растет,
Здесь же и дом твой – он близко совсем от меня,
Только далеко хозяин, что в доме живет.
Там и каштан у восточных ворот в стороне,
Домики в ряд расположены вдоль по стене…
Разве я думою больше к тебе не стремлюсь?
Что же теперь никогда не заходишь ко мне?[57]
Это я получила на рассвете первого дня нового, сорок четвертого года эры Канси[58].
Вот из восточных ворот выхожу я —
там в ярких шелках
Девушки толпами ходят, как в небе плывут облака.
Пусть они толпами ходят,
как в небе плывут облака,
Та, о которой тоскую, не с ними она – далека.
Белое платье ты носишь и ткань голубую платка —
Бедный наряд, но с тобою лишь радость моя велика.
Я выхожу из ворот через башню в наружной стене,
Девушек много кругом, как тростинки они по весне.
Пусть же толпятся кругом,
как тростинки они по весне,
Думой не к девушкам этим
в сердца стремлюсь глубине.
Белое платье простое и алый платок на тебе —
Бедный наряд, но счастье с тобой
лишь приходит ко мне![59]
Я читала эти строки про себя, когда вдруг снова послышался стук в дверь. Испугавшись, я сжала письма в руке, а затем, спросив «Кто там?», торопливо огляделась по сторонам и спрятала их под одеяло.
– Барышня, это Фан Хэ, – отозвались снаружи.
В моей душе смешались воедино радость, печаль, горечь и испуг, и я застыла, не в силах пошевелиться.
Подождав немного, Фан Хэ вновь постучал и тихо позвал:
– Барышня.
Тут уже я очнулась и кинулась открывать дверь. Глядя на Фан Хэ, я не удержалась от вопроса:
– И почему в этом году ты пришел так поздно?
– Восьмой господин специально так распорядился, – шепотом ответил Фан Хэ, виновато улыбаясь. – Он сказал, что барышня всю ночь была на службе и не нужно приходить слишком рано, чтобы не мешать ей отдыхать.
Его слова подняли бурю в моей душе. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Грудь сдавило. Он никуда не делся! Фан Хэ огляделся, вытащил из-за пазухи запечатанный конверт и вручил мне. Затем преклонил колено, прощаясь, и ушел.
Сжимая письмо в руке, я заперла дверь и вернулась за стол. Я долго сидела не двигаясь. В конце концов я медленно вскрыла конверт. Внутри, как и раньше, находился лист мягкой писчей бумаги высшего сорта, благоухающий лилиями, а на нем – строки, выведенные решительным мелким почерком.
Глядите, закат обагрил небеса!
Домой не воротимся мы отчего?
О, разве б мочила нам ноги роса,
Когда бы не князь и приказы его?
Глядите, закат обагрил небеса!
Домой не воротимся мы отчего?
В грязи разве гнули бы мы пояса
Не ради правителя – ради кого?
Сердце пронзила острая боль, будто в него резко вогнали нож. Я невольно схватилась за грудь, почти распластавшись на столе. В голове кипели сотни мыслей; в груди нарастало волнение, не находящее выхода, а в голове вертелся лишь один вопрос: домой не воротимся мы отчего? Почему, из-за чего? Домой не воротимся мы отчего? Почему…
После Праздника весны прошло не так много времени, а на некоторых сливовых деревьях уже распустились цветы. Я стояла с закрытыми глазами – так можно было уловить витающий в воздухе крепнущий аромат. Я думала: и когда же император Канси собирается вернуть наследному принцу его титул? Уже два месяца прошло.
Я рылась в памяти, но не могла вспомнить точную дату. Я помнила лишь, что это случится в начале этого года. Теперь уже даже я с нетерпением ждала этого события; для всех же остальных, кто не знал, что произойдет в будущем, ожидание и вовсе становилось пыткой, а каждый день тянулся будто год.
Из трясины мыслей меня выдернул ударивший в уши голос десятого принца:
– Опять сидишь, будто оцепенела.
Я с улыбкой открыла глаза и обернулась. Позади, помимо десятого, стояли девятый и четырнадцатый принцы, а также восьмой, которого я ни разу не видела с момента возвращения из путешествия. Я с поклоном поприветствовала их. Поднимая голову, я невольно стрельнула глазами в сторону восьмого принца и тотчас напоролась на его ответный лукавый взгляд. Мое сердце пропустило удар. Я торопливо опустила голову и больше не осмелилась поднять глаза.
Девятый принц обвел зал взглядом и, убедившись, что рядом никого нет, сообщил, прямо глядя на меня:
– Я бы хотел кое о чем спросить у барышни.
Я недоумевающе глядела на него, не понимая, о чем может спросить человек, почти никогда не разговаривавший со мной.
– Пожалуйста, пусть господин девятый принц спрашивает, – почтительно ответила я.
Остальные принцы на мгновение замерли. Восьмой почти сразу одарил девятого взглядом из-под нахмуренных бровей; десятый смотрел на девятого таким же недоумевающим взглядом, а взгляд четырнадцатого, ясный и чистый, был прикован ко мне.
– О чем говорили наш царственный отец и второй брат во время личной встречи?
Я неопределенно промычала что-то, осознавая наконец: так вот что ему нужно! Впрочем, ничего удивительного: при том разговоре в покоях находились лишь мы с Ли Дэцюанем, и кого бы принцы ни внедрили в окружение императора Канси, боюсь, им все равно не удалось бы узнать, чем кончилась вышеупомянутая беседа. Разве что они заставили бы Ли Дэцюаня рассказать им правду. Однако это было бы так же тяжело, как снять с неба луну.
Я уже хотела сказать им, что стояла снаружи и не слышала, о чем они говорили, но тут раздался голос восьмого принца:
– Жоси, ступай.
Я открыла было рот, но вновь не успела ничего сказать – в разговор вклинился четырнадцатый принц:
– Что такого в том, чтобы спросить у нее? Там были лишь она и Ли Дэцюань. Никто, кроме нее, не сможет ответить на этот вопрос.
– А ты не подумал о том, что бывает, когда люди, прислуживающие в высочайшем присутствии, передают другим содержание приватных бесед императора со своими подданными? – произнес восьмой принц,
