Долго, долго я крепилась перед тобой, а вот теперь не выдержала и ты знаешь «моё падение». И что только я в нём нашла? Интересную внешность? Ведь этого мало, да и подурнел он сразу, резко постарел. Всё ничего. Мне бы только насладиться победой. [Подчёркнуто карандашом Ксении.] Но этого никогда, никогда не будет. Значит здравый смысл за то, чтобы не думать о нём. Стыдно. Я просто навязываю себя. Где бы найти силы, чтобы избавиться от этого несчастья. Это — наваждение. Первый раз в жизни — я переживаю вот такое.
Вот написала, как будто бы есть видимость облегчения. Ты не раз заговаривала о нём со мной — я не могла писать об этом. Именно из-за стыда, да и тяжело. Уж очень уязвлена гордость. Теперь ты знаешь и ещё больше жалеешь меня. Я стараюсь, честно стараюсь избавить себя от своего чувства.
Может быть и удастся. Без краски стыда не могу вспомнить своё сегодняшнее унижение. Писала бы, раз уже начавши, об этом без конца.
[Без даты. Возможно, продолжение предыдущего письма, потому что вверху проставлен № страницы — 3. Однако написано карандашом, а предыдущее — чернилами. (Следующее 28/III — тоже карандашом…)]
Теперь, когда я тебе всё рассказала, может быть, я найду больше в себе силы перебороть это унижение. Как я страдала (и страдаю) от того, что похудение сказалось на лице. И пожалуй, это, в первую очередь, и заставило меня приняться за усиленное лечение. Но эта неразделённая любовь хуже всякой болезни. Об этом никому нельзя и сказать. Вера догадывается. На своё несчастье я познакомилась с ней. [Кажется, это первое упоминание о Вере. В двух фразах отражены — полное попадание Веры и полный промах Муры. Мура не знает, что её ждёт через два года и кем станет Вера для неё… Однако, возможно, что я ошибаюсь и это не та Вера. Той фамилия была — Васютинская… А может, здесь отражено ещё что-то? может быть, эта Вера была как-то связана с «А.И.»? — см. ниже…]
Как совладать с собой? Сколько раз я порывалась рассказать тебе! В твоё пребывание у меня мне ещё казалось, что удастся стряхнуть с себя чувство. Если б я могла знать меру, границы. Но середины мне не свойственны.
Хочу целиком отдаться Иде и это не удаётся.
Завтра я, наверное, пожалею, что написала тебе. Но нет, надо, чтобы ты знала. Ты меня пожалеешь и, может быть, ещё меньше будешь уважать. Делай как знаешь.
Я очень одинока. Цепляюсь за тебя. Последнее время к тебе отношусь с прежней нежностью. И в этом нахожу странное удовлетворение, с примесью чего-то нехорошего. Дескать, и здесь я больше даю, чем получаю — ведь было же время, когда ты меня отстранила, а я всё же тянусь к тебе.
Замолкаю, чтобы не сказать лишнего.
Кончаю. Пишу в постели. Спать не смогу, а завтра поднимусь совсем постаревшей.
Писем от тебя всё нет. Газеты сегодня получила. Спасибо. Не знаю, что ты решаешь со своей поездкой.
Пиши же.
28/III.
Родненькая моя, — всё нет и нет твоих писем, уже начинаю беспокоиться, хотя присланные газеты дают знать о тебе.
Пишу снова лёжа. Конечно, прошлая ночь была без сна. Заснула в часа 3 ночи. День был поэтому нелёгкий. Теперь ты знаешь мою душевную язву. Глупо всё это, я знаю, что переживания мои нелепы, но сознание собственной глупости не уменьшает силы увлечения. «Насильно милой не будешь». Где же моё достоинство, с кот. я всегда носилась?! Когда я задумываюсь над всем этим, я прихожу к выводу, что не так уж люблю этого человека и, пожалуй, больше выступает уязвлённое самолюбие. До сих пор я не бывала в таком положении. Но ничего с собой не могу сделать. Сегодня, несмотря на решение, уже думала о встрече. До каких же пор будет тянуться моя глупость? Еле пишу, хочу спать. Завтра допишу.
Спокойной ночи, голубка.
30/III. Только отсутствие в Печерске телеграфа останавливает меня от посылки телеграммы. Почему не пишешь? Я уже серьёзно волнуюсь твоим молчанием. Пройдены все сроки. Может быть, тебя уже нет в Москве? Или же тебе так плохо, что ты не можешь даже мне писать?! Если завтра буду в городе — пошлю телеграмму. 10/IV иду в дом отдыха. Вчера была у Веры, виделась с А.И. Эта встреча и наши разговоры немного успокоили меня. Но всё равно необходимо как можно скорей освободиться от этого наваждения.
Скверная эта весна для меня во многих отношениях. Со здоровьем хорошо. Очень редко температурю. Скучаю по тебе. Если поедешь в А-Ату, то по твоём возвращении непременно приеду в Москву.
31/III. 11 ч. веч.
Голубка моя любимая, как же я обрадовалась, увидев наконец твой конверт! Как же это вышло, что ты не получила моего письма с сообщением, что я не еду 19-го в командировку. По всем подсчётам ты его должна была иметь числа 22–23. А ты пишешь ещё и сейчас не зная, что я нахожусь дома (твоё письмо датировано 27/III). Выеду я приблизительно числа 4-го. Теперь уже постараюсь дать об этом телеграмму. Таким образом ты точней будешь знать о моём пребывании. Теперь за эти дни я остро почувствовала, как необходимы мне твои каракули (не обижайся, моё золотко, я шучу). Без твоих писем я совсем чувствую себя одной, никому не нужной…
Много бы хотела тебе сейчас сказать, но спешу лихорадочно. Я уже не раз приметила, что чем позже ложусь, тем хуже со сном. А эти дни хочу быть бодрой. Хотя бы бодрость, если не свежесть! Ох, как я постарела. И это тогда, когда мне необходимо было сохранить хотя бы остатки свежести. Последние дни, когда я написала тебе о моём горе — увлечении — мне сделалось не так грустно. Я стала спокойней, значительно спокойней. А были такие дни, когда я безумствовала, доходила до исступления. Теперь я понимаю, что заставляло женщин когда-то обращаться к знахаркам «за любовным зельем».
В дороге буду тебе писать не торопясь.
Обнимаю тебя горячо. Люблю тебя. Как же нехорошо, что ты не можешь меня любить так, как это понимаю я.
Твоя Мура.
Прости за небрежность и сумбурность этого листка. Я очень обрадовалась твоей весточке.
1/IV.
Ну что мне делать, моя дорогая? Ну чего я прицепилась к этому человеку, кот. я не нужна. Сегодня я снова виделась с ним. Всех подробностей не могу передать — они унизительны для меня. Доходит до того, что я прошу его поверить в моё отношение к нему. Он же, попросту издеваясь, поясняет моё отношение упорством, желанием добиться цели. Кто его знает, может быть, он как хороший психолог челов. душ и прав до некоторой степени. Но мне от этого не легче. Сейчас мне надо подготовиться ко многому (в связи с возможным отъездом), — я ничем не могу заняться. Мысли мои там, около него. Хочу написать ему письмо и сказать, что отхожу от него. Боюсь, что не хватит сил, сама себе не верю. Как же сбросить с себя этот гнёт, он будет тянуться долго. Этого человека я не одолею, т. е. я никогда не услышу от него, что я ему нужна. Он заинтересован только лишь моим безраздельным порывом.
Помоги мне, кошечка. Скажи, как поступить. Вчера я провела полночи без сна, боюсь, что это ждёт и сегодня меня. Хотела бы уехать и в то же время мучительно оставить этот город, где находится он.
Ты мне прости, родная моя, что пишу только о нём. Интересно, почему ты не получала моих писем, таких частых, начиная от 20/III.
Как я ненавижу себя за такую одержимость и ничего не в силах сделать с собой. Послезавтра позвоню ему о встрече и скажу, что отойду от него, писать не буду — это долго.
И да помогут мне всякие силы одолеть своё намерение.
Извини за эти, может быть, неинтересные для тебя излияния. У тебя много своих горестей. Горячо тебя целую. Твоя Мура.
9/IV.
Вчера впервые я намеренно избегала встречи. Нельзя сказать, чтобы я очень рвалась туда. Как будто рассеивается это наваждение, но странно, что нет удовлетворения от сознания освобождения. Очень возможно, что ещё рано говорить об «освобождении», но всё-таки я начинаю проявлять рассудок. Я мечтала избавиться от зависимости, от тяжести своей не до конца разделённой любви, а теперь, когда оно, очевидно, приходит, у меня такая пустота и горечь, что всё-всё теряет смысл, значение. Так, как будто бы теряю самое желанное, дорогое. Я плачу. При воспоминании о своих унижениях я как будто бы начинаю ненавидеть А. И.
Физической близости у нас не было, к ней я не стремилась. По многим мелочам я уверена, что ему не безразлична и некоторое время по моём отходе он ещё будет вспоминать меня. Вот сейчас, когда пишу тебе, я почти не сомневаюсь, что моё чувство уходит. И только можно радоваться этому, к чему мне такие страдания, зачем, чтобы тянулось то, что не может дать нужного мне ответа, и всё же мне так грустно, я опустошена. Нелегко, родная моя, всё это даётся — вместо «расцвета» я состарилась (что почти безразлично сейчас), сколько ночей без сна провела из-за этого. Как у одержимой, мысли несутся всё к одному и тому же. У нас заранее было условленно 2 встречи — вчерашняя и ещё 11-го — он должен меня встретить у дверей метод, комнаты, где будет моя лекция. И сейчас я спокойна к возможности его неприхода. Но что покажет 11-е число — неизвестно? Нелепо, что нельзя ручаться в этом за себя. Оканчиваю. Знаешь, детонька, я довольна, что ты не едешь. А мне всё же прийдётся выехать или 13-го или 19-го. Ехать очень не хочу. Чувствую себя неплохо, только страшно устала.
