Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках — смертоносный самострел, все они вышли вперед и стояли плечом к плечу, и из-за их спин Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятья, и вдруг он понял, что кричит он один. Все остальные молчали, и напротив, в зарослях, молчали тоже.
Потом кусты раздвинулись.
Высокий кэлпи вышел оттуда и, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Фома услышал далекий крик, отразившийся от водной глади, он запрыгал по воде, как мячик, потом — шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.
— Гады, — плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, — гады, паскуды, нелюди…
Никто его не держал.
Небо стремительно светлело, а над водой собрался туман, отчего скользящие лодки были похожи на мутные отражения в старом зеркале. Начинался новый день.
* * *
— Все равно, — плакал Фома, и печальная рассветная птица в камышах вторила ему, — все равно я не буду петь для вас!
— Ты поешь не для нас, — сказал высокий кэлпи, — барды поют для всех. Они поют о храбрости врагов — и мы чтим врагов. Они поют о трусости друзей — и друзья становятся храбрее. Бард не оружие в руке воина. Бард — зеркало, в котором мы видим себя. Ты поможешь нам стать лучше.
— Я не буду помогать вам! Никогда!
Фома вскочил и, оступаясь на песчаных осыпях, бросился к воде. Холодный песок налип на его ладони, прилип к мокрым щекам. Кэлпи не двинулись с места.
Вода оказалась неожиданно теплой, руки и ноги просвечивали сквозь нее, как белые рыбки.
Кэлпи продолжали сидеть у прогоревшего костра, держа в руках резные чаши и тихо о чем-то переговариваясь. Они не делали никаких попыток остановить его. Плыть было легко, вода плеснула в приоткрытый рот, она была тихая и солоноватая, как слезы.
Что-то темное висело в темной воде, предутренний серый свет блестел на мокрой поверхности: бревно, так давно путешествующее по рукавам Дельты, что волны, смыв с него разбухшую кору, выгладили древесину, придав ей зеленоватый оттенок.
Фома рванулся к этому бревну, которое все пыталось вывернуться из-под рук, и лег на него животом. Пальцы оставляли вмятины на скользкой древесине.
Потом он оглянулся. Кэлпи стояли молча.
Белая полоска берега уходила все дальше.
Фома греб руками и ногами, при этом отчаянно всхлипывая. У него было ощущение, что его обманули, но он никак не мог взять в толк, как именно.
На поверхности воды болтались островки мусора, веток, узких подгнивших листьев, перепоясанных зелеными нитями водорослей. В них суетились водяные блохи и мелкие рачки-бокоплавы. Рядом оказалось еще одно бревно, темное, со скользкой поверхностью, и Фома сделал еще один гребок, чтобы не врезаться в него. И тут у бревна вырос плавник.
Острый, с перепонкой, натянутой между уходящими вверх костяными иглами.
Фома сделал еще один гребок — прочь.
Плавник сложился, точно схлопнулись спицы зонтика. Страшная спина ушла под воду, оставив на поверхности темный, сам в себя закручивающийся водоворот.
Фома подобрал ноги. Бревно тут же выкрутилось из-под него, и он оказался в теплой темной воде. Снизу что-то прошло по животу и ногам. Он в отчаянии ударил рукой по воде, подняв из темной воды круглые серебряные брызги, но такую тварь этим разве отпугнешь?
Что-то еще раз прошло по ноге, на этот раз он ощутил острую боль, словно бы его голень и бедро оказались на гигантской терке. Из глубины поднялось мутное бурое облачко, и стало расплываться, расплываться прямо перед его лицом. Еще один толчок. На сей раз сначала он боли не почувствовал, потом боль вернулась, и она была почти невыносимой.
Коротко выдыхая сквозь стиснутые зубы, он отшвырнул бревно, которое закрутилось и прыгнуло прочь по воде, и сделал мощный гребок к берегу. Рыба ходила под ним, время от времени касаясь плавником живота.
Наконец он нащупал ногами дно. Между пальцами продавились серые колбаски ила, острые края ракушек-перловиц резали ноги. Фома, оступаясь и хромая, оставляя в воде буроватое облачко, побрел к берегу.
Он сел на песок и стал ловить ртом воздух.
Потом осмотрел ногу. Бедро было в частых порезах, кровь стекала по нему, смешиваясь с водой. Один порез был особенно глубоким, он тянулся от паха и до щиколотки.
Кэлпи отделился от остальных, подошел к нему, присел на корточки.
— Больно? — равнодушно спросил он.
Фома всхлипнул и локтем отпихнул тянущуюся к нему руку. Но кэлпи уже держал в сильных пальцах его колено, другой рукой втирая в раны едкую, остро пахнущую мазь.
— Пусти, сволочь, — сказал Фома.
— Это водяной конь. — Кэлпи закончил свое дело и вытер ладонь о песок. — Запомни его. И если ты решишься один войти в воду или сесть на любой кусок дерева, он утопит тебя. И раки будут есть твои глаза.
Фома разрыдался. Он больше не стыдился своих слез, он плакал и трясся, размазывая по лицу слезы и кровь из порезов.
— Оставьте меня в покое! Ну чего вы привязались ко мне! Отстаньте, уроды! Я не бард! Я не умею петь. Я вообще не ваш. Я человек. Я даже не знаю по-вашему…
— Это не важно. Мы выучились вашему языку, чтобы ты пел для нас. Пой.
— Как? — всхлипнул Фома.
— Как хочешь.
— Я не буду петь для нелюдей, — плакал Фома. — Вы только и можете, что кур морить. Вот вся ваша доблесть.
Зеленая кожа кэлпи явственно потемнела. Если бы он был человеком, Фома решил бы, что он покраснел от стыда. Остальные кэлпи переглянулись и одновременно выплеснули свои чаши в костер. Костер выбросил круглое облачко пара.
— Если мы нападем отважно, ты будешь петь для нас?
— Я вообще не буду петь, — сказал Фома. В животе у него сделалось пусто, а на сердце — легко. Порезы на ноге горели и отчаянно чесались. — Я лучше сдохну.
Кэлпи вновь переглянулись. Они начали переговариваться между собой, тихо, на своем языке.
Тот, что сидел рядом с ним на корточках, встал, шурша змеиной кожей штанов.
— Я лучше сдохну, — повторил Фома безнадежно.
— Лезь в лодку, — сказал кэлпи.
Фома выпрямился и сжал губы. Значит, я прав и надо быть твердым, думал он. Надо быть твердым, надо быть храбрым. Не бояться их, тогда все получится. Надо вести себя как Леонид-истребитель, неустрашимый борец с захватчиками. Тогда тебя будут уважать даже враги. Они вернут меня домой… Я показал им, что не боюсь, что не буду служить им, и они вернут меня домой.
Забираться в лодку было больно из-за ободранной ноги, но все равно Фома не проронил ни стона. Правда, похоже, никто не обратил на это никакого внимания. Его враги сидели у погасшего костра, занимаясь домашним и неважным: чинили одежду костяными иглами, плели какие-то веревки из растрепанных волокон, а один вытащил крохотные пяльцы и — вот урод! — начал вышивать на замшевом лоскуте ивовую ветвь.
Почему-то Фома снова почувствовал себя обманутым.
Кэлпи с красноглазой серебряной рыбкой в мочке уха прыгнул в лодку, подхватил шест и резко оттолкнулся. Лодка задрала нос и понеслась по темной воде; остров кэлпи остался за спиной, мелькали кучи плавника, плавучие гнезда поганок, мусор, принесенный дальним приливом, островки с теснящимися кустами ивняка.
Мы плывем домой, думал Фома в такт ударам шеста, домой, домой…
— Высади меня у мола, — великодушно сказал он, — дальше я сам.
Кэлпи не ответил.
— Мы вас не трогали, — примирительно сказал Фома, — вы первые начали.
Кэлпи налег на шест. Под днищем лодки прошла, выбрасывая лапки, огромная бледная лягушка.
Вода была повсюду, темная, спокойная, но откуда-то издалека доносился глуховатый шум, словно там, за зарослями тростника, обрушивалась сама в себя гигантская волна. Остро пахло солью и водорослями.
Фома насторожился.
— Куда ты меня везешь? — спросил он.
Перехваченное горло превратило окончание фразы в жалкий писк.
Кэлпи молчал.
Лодка скользнула в узкий рукав среди зарослей, пошла медленнее, трава шуршала по днищу. Меж двумя отмелями была тихая затока, зеленые ветки ивняка полоскались в воде. Лодка скользнула в нее, ее тень запрыгала на ребристом песчаном дне. В листве щебетала стайка красногрудых пичуг.
Фома вцепился руками в низкий борт.
— Выходи, — сказал кэлпи.
— Не выйду!
— Выходи, — повторил кэлпи и опасно накренил лодку так, что борт, в который Фома вцепился, черпнул воды. Вода была теплая и омыла босые ноги Фомы с налипшим на них песком и дорожками подсохшей крови.
Фома выпрыгнул в воду, которая оказалась ему по колено.
Кэлпи шестом больно ударил его по спине, подталкивая к берегу.
Отсюда, с мелководья, было видно, что под переплетенными ветками ивняка открывался тоннель, наполненный зеленоватым полумраком.
