выпустило предписание, согласно которому следует ограничить выдачу лекарственных препаратов по рецептам во избежание их покупки для создания запасов, – монотонно произносит она, словно зачитывает инструкцию. Потом добавляет немного доброжелательней, чуть улыбнувшись: – Это сейчас, пока не очень спокойно.
Я ерзаю, переступаю с одной ноги на другую, с трудом понимаю, что она мне говорит, до меня доходит только, что она точно не собирается повернуться, подойти к полке в двух метрах от нее и взять оттуда то, что прекратило бы этот кошмар.
– Ну же… – шепчу я.
– Что, если ему поговорить со своим доктором, чтобы ему выписали еще один рецепт? Или вернуться после выходных?
– Вы не понимаете, что ли? – мой голос срывается на крик. – Он только вернулся из Даларны, у него сильные ожоги, боли адские, дело действительно очень серьезное.
Она отрывает взгляд от экрана:
– Если все так серьезно, может, ему не стоит ехать в шхеры?
Я тупо смотрю на нее. Пытаюсь контролировать дыхание.
– Проверьте, там нет никакого рецепта на меня? Мелисса Станнервик.
Я скороговоркой выдаю ей свой персональный номер, старая стерва вбивает его в компьютер.
– С таким именем никого нет.
Взгляд становится более колючим. Теперь она просто издевается.
– Я хотела сказать Милица. – Я перехожу на шепот: – Милица Станкович.
Она даже не притрагивается к клавиатуре, уже и так знает, просто прокручивает список: долатрамил, ноблиган, традолан, гемадол, типарол, к этой части представления я уже привыкла, молодые парни самые классные, у них во взгляде появляется что-то вроде нежности, и они торопятся собрать мои препараты, девицы похуже, они типа как стыдятся, отводят взгляд, делают вид, что меня тут нет, но хуже всех так и норовящие поучать бабки вроде этой, с морщинками вокруг губ, слабым налетом отвращения; «возьми себя в руки, мерзавка».
– К сожалению, у всех ваших рецептов истек срок действия. Так что вам нужно обновить их, прежде чем я смогу отпустить вам лекарство. – Она чуть понижает голос: – Но вы это наверняка сможете быстро уладить, Милица.
Время, которое и так движется толчками, застывает на месте, как капля остывшего мерзкого соуса на грязной тарелке, я кошусь по сторонам, неужели весь мир остановился, стоит и смотрит на меня, шорты цвета хаки тоже у кассы чуть подальше, мужик копается в своем мобильнике, меня, что ли, снимает?
Тетка заглядывает мне за плечо:
– Вам еще что-то? Если нет, мне нужно обслуживать следующего в очереди.
Я хватаю водительское удостоверение Дидрика, круто разворачиваюсь и быстрым шагом выхожу обратно под палящее солнце, топаю по раскаленному асфальту, как участница массовки в сериале про зомби, наталкиваюсь на продуктовую тележку, которая с жутким скрежетом отъезжает в сторону, опускаюсь на колени в тени супермаркета, залезаю в телефон: лайки, комментарии, деньги продолжают поступать, но от всего этого ни холодно ни жарко, потому что DrSverre74 нет онлайн, он не подключался с раннего утра, если бы я только попросила его вчера выписать мне что-нибудь, все бы уже наладилось, все было бы отлично, я бы сидела где-нибудь в уютном местечке, попивала шампанское и сочиняла мою замечательную книгу; не будь Дидрика с его гребаными нервотрепками, ожогами, младенцами и всем остальным, что он приволок в мою жизнь, это все Дидрик виноват; и тут вдруг начинает звонить телефон, я поднимаю трубку:
– Алло?
Взволнованный женский голос, собеседница представляется и уточняет, действительно ли я Мелисса Станнервик, и я едва успеваю ответить, как она вываливает мне что-то про климатический митинг на тему «БУДУЩЕЕ БЕЗ ИСКОПАЕМОГО ТОПЛИВА», который пройдет завтра в городе, им нужно за короткий срок найти людей, которые могли бы выступить, совсем коротко, долго говорить не нужно, важно просто помелькать там; я пытаюсь собраться с мыслями, прошу ее перезвонить и даю отбой. Через две секунды телефон снова звонит, я думаю, что это она, и отвечаю со злостью, но это опять тот парень.
– Алло, это Андре Хелл, – говорит он, стараясь, чтобы голос звучал взрослее, – вы живете в нашем доме, моем и отца, Андерса Хелла.
Я мычу что-то вместо ответа.
– Вы же не забываете поливать цветы? На террасе. Они погибнут, если их не поливать в такую жару.
Что-то должно было остаться в сумочке, ведь должно же, я всхлипываю и перерываю содержимое – монеты, пластиковые карты, квитанции из химчистки.
– Очень важно, чтобы они получали достаточное количество воды. Особенно рододендрон, его только недавно высадили.
Я нащупываю что-то холодное, узкое, тонкое, выдергиваю руку и вываливаю все на землю, но безрезультатно – это всего лишь старый ключ, который, звякая, скачет по тротуару, мне становится холодно, я мерзну, меня бьет озноб.
– Только не шиповник, – продолжает нудеть ломкий голос в трубке, – он прекрасно переносит даже экстремальную жару.
– Неужели ты думаешь, что меня волнуют какие-то поганые цветочки! – ору я в трубку. – Что, нет ничего важнее этой долбаной погоды? Думаешь, жизнь нам дана на то, чтобы подлизываться к какой-то поганой природе, по-твоему, нам, людям, надо ходить тут и изображать из себя каких-то, блин, садовников в этом мире, это же сплошной бред, ты не понимаешь, что есть люди, которые просто-напросто пытаются выжить, и у них хватает других проблем, кроме твоих вонючих сорняков?
Но он меня уже не слышит, разговор прервался. Я утираю слезинки и перезваниваю, нужно извиниться, пообещать полить его цветы, спросить, не знает ли он, есть ли в доме еще оксиконтин, но я попадаю на автоответчик.
– Сети нет?
Прямо передо мной сидит одна из тех попрошаек, которые всегда сидят в таких местах, – темненькая, щупленькая, грязная, с ламинированной табличкой, на которой зернистые фотографии малолетних детей, больных лейкемией, СПИДом или нуждающихся в операции на глазах.
– Сети нет, – повторяет она и тыкает пальцем в свой телефон. – У всех пропадает. Сеть пропадает. – Она кивает в мою сторону и улыбается, обнажая потемневшие зубы: – Тебе помощь нужна? Идти некуда? Ночевать?
Из меня вот-вот вырвется рык, я отползаю и подбираю серебристый ключик, зажимаю его в кулаке, так и должно быть, это правильно, ни больше ни меньше.
* * *
Он называл его кагэбэшным ключом, нам обоим это казалось забавным. В коттедже, где жил Дидрик – где он все еще живет, – есть кодовый замок, он обстоятельно пояснял мне, как замок подключен к приложению, которое сообщает каждый раз, когда кто-то вводит код. Например, когда женушка уезжала с детьми к маме за город на выходные, а он хотел незаметно для нее побаловать себя чуть-чуть гостиничным развратом и вернуться на следующий день, то прекрасно отдавал себе отчет в том, что женушка что-то заподозрила бы, если бы приложение распищалось
