верить навигатору, до поворота мне осталось восемьсот метров, я изо всех сил сдерживаю чувство отвращения и тащусь по жаре, пытаясь представить, будто я не здесь, а сижу у края бассейна в Вегасе, пью коктейль из украшенного зонтиком стакана, я на пляже в Рио, да где угодно, но ничего не получается, слишком печет, почти невозможно дышать, и я начинаю представлять, что нахожусь в автомобильной пробке в Калькутте или Найроби, случай забросил меня в эту богом забытую адскую дыру, это экзотическое путешествие, о таком потом знакомым рассказывают.
Таиланд, приходит мне в голову. Дидрик рассказывал, что они собирались в Таиланд. Женушка лежала бы на пляже с цветочком в волосах, ей бы делали массаж, втирая кокосовое масло между ягодиц, а маленький сладенький грудничок лежал бы и спал в тени на розовом саронге, я представляю себе ее физиономию, когда она лежит там, какое на ней написано удовлетворение, а я шарюсь тут, как какой-то шизанутый торчок, и даже если поездка несомненно отменилась, а женушка застряла где-то в лесу, в этом чувствуется такая безумная и невероятная несправедливость, что у меня перехватывает дыхание; так вообще не должно быть, и в довершение всего она владеет таблетками, которыми даже не воспользовалась, поскольку женушка – она ведь женушка, ни за что не будет подсаживаться на обезбол; я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу, я смотрю вверх, там гигантский указатель со стрелкой вправо. В канаве свалена куча дорожных конусов и смотанная красно-белая лента – остатки заграждения, может, оно стояло тут утром, может, на прошлой неделе. Съезд заблокирован несколькими брошенными машинами, у одной из них разбиты стекла, другая горела. Злобные мысли немного меня оживили, меня осеняет, и я фотографирую сожженную машину, получается красиво, черный от сажи металлический скелет на фоне розовеющего неба, фильтры вообще не нужны.
«ДЛЯ ВАС, ХЕЙТЕРЫ. Вот как сейчас выглядит местность, если чуть отойти от Стокгольма. Хаос, разрушение, страна в ужасе. Сейчас есть только два типа людей: те, кто хочет строить страну, и те, кто хочет разрушить все, руководствуясь своим мышлением жертвы, своей риторикой Судного дня, своим истерическим алармизмом, которые на руку только тем, кто желает расколоть и поляризовать общество. К какому типу отнесешь себя ты?»
И несколько эмодзи: шведский флаг и грустные рожицы; я вставила фото сгоревшего автомобиля и короткое видео, показывающее вереницу неподвижных машин, которую я сняла чуть раньше, нечеткая скачущая картинка создает впечатление неприукрашенной реальности, видно играющих на обочине детей, плачущую старушку с ходунками. Я раздумываю, не добавить ли чего-нибудь про молоко, но тогда есть риск создать неверное ощущение. Публикую.
Я прохожу мимо автомобильных остовов и сворачиваю с автострады, прохожу по виадуку, мимо автосалона с побитыми стеклами, потом мимо зловонной площадки с блестящими на солнце переполненными контейнерами для раздельного сбора мусора, дальше мимо очередного лесочка, после чего попадаю на Пикантгатан, сквозную улицу, ведущую через район коттеджей. Подстриженные газоны, чахлые клумбы, дети апатично скачут на батуте. Наполовину положенная крыша дома, стройплощадка с большим зеленым контейнером и лежащая штабелем черепица, работы приостановлены или брошены навсегда. За гардинами мелькают лица. Написанные от руки объявления на столбах гласят: «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА!», «СОСЕДСКИЙ ПАТРУЛЬ!», «ОСТОРОЖНО, СОБАКА!».
Вверх по холму, направо по Саффрангатан, потом налево по Карригатан. Перед особняком, что побольше, припаркована машина с логотипом охранного предприятия, короткостриженый молодой человек с подозрением косится через стекло в мою сторону, к губам у него прижата рация, он что-то говорит. Я выуживаю из сумки ключик и снова крепко зажимаю его в кулаке, я здесь не чужая, у меня есть право на вход. На участке справа стоит облезлого вида косуля и пьет воду из уличного бассейна, вода мутная и зеленоватая от водорослей, я перехожу на узенькую Чилистиген, считаю номера на почтовых ящиках: 8, 12, 18. Дальше.
Кровь отливает куда-то вниз, к икрам, я готова расплакаться, ноги вот-вот начнут кровоточить. Я не туда попала, тут какая-то ошибка, это не может быть здесь, это не тот дом. Когда Дидрик рассказывал про свой коттедж, это всегда звучало так гордо, самодовольно, я всегда представляла себе что-то такое… не знаю даже, разумеется, ничего помпезного, не мраморный дворец и не американскую пафосную виллу с декоративными колоннами и пластиковыми фонтанами. Но что-то милое, немного похожее на виллу «Курица», как у Пеппи Длинныйчулок, – красивый сад с дикой сливой, уютная веранда с рассохшимися досками, старая поломанная теплица, да хотя бы куст сирени, что угодно, что бы придавало месту своеобразие. И вот я стою перед невысоким четырехгранным строением, облицованным красной черепицей, его венчает металлическая кровля, вокруг ровный газон, за белыми деревянными воротами – гараж. На лужайке садовая мебель из ротанга. Маленький балкончик с синим навесом. Не сказать, чтобы совсем уж уродливо, просто ничто не цепляет взгляд, коттедж выглядит как все остальные дома здесь, дело скорее в том, что он такой… обычный. Безликий. Это дом, в котором мог бы жить кто угодно. Кругом никого не видно.
Я иду к гаражной двери, тихо бормоча одну из маминых молитв на сербском, я едва ли знаю, о чем она, но слова дают мне ощущение защищенности и смелости. «Ты с этим справишься, просто быстро зайди внутрь, – вставляю ключ, он проскальзывает в скважину и поворачивается тихо как по маслу, дверь мягко открывается, я ныряю в темноту и закрываю ее за собой; так, отлично, – ну, женушка, где там твои таблетки?»
Цементный пол, машины здесь нет. Инструменты и всякая дрянь, запах масла и резины. Еще одна дверь, такая же беззвучная, запах чистящих средств, налоговых вычетов за клининговые услуги, запах самодовольного среднего класса, я вижу две двери, это точно спальни детей – я знаю, что они спят внизу, потом лестница наверх, мимолетно думаю, почему нигде нет фотографий, портретов Зака и Вильи, везде скучные репродукции и виды шхер.
Маленькая, давно не ремонтировавшаяся кухонька, облицованная белой плиткой, столешницы черного пластика, стол покрыт скатертью в красно-белую клетку, он стоит у окна, которое выходит прямо на соседский дом. Здесь он часто сидел. «Сижу у окна на кухне и думаю о тебе, – писал он, – жду, пока допечется хлеб, грежу о том, как бы ты вышла ко мне после душа, в махровом халате, представь себе, каково было бы позавтракать вместе, а не все это», – я пробую поместить Дидрика за столом, запах кофе и жареного хлеба, миска с лимонами, но мысль будто оскальзывается – он соответствует этому месту не более чем любому другому.
Гостиная с диваном и телевизором. А дальше дверь в их спальню, там у них, я
