Минуты три спустя, слегка помятого Троцкого усадили обратно на диван. Предварительно обыскав и изъяв оружие. Ну и, само собой, замкнув на руках «браслеты». Но не спереди, чтобы не сильно затруднять его попусту, а сзади, довольно неприятно заломив руки.
Он шипел.
Пытался ругаться, но получив удар прикладом под дых, перестал оскорблять арестовавших его сотрудников. И ограничился шипением. Тихим.
Так и доехали до первой остановки, где их уже ждало несколько автомобилей.
Троцкий не хотел выходить. Но его никто и не спрашивал. Подняли. Встряхнули. И поволокли на выход. Походя ударив лицом о пару косяков, чтобы меньше выступал и дергался.
Он хотел сказать какую-то гадость проводнику, но не сумел. Встретился с его взглядом и понял — это тоже сотрудник КГБ. И его, судя по всему, ждали заранее, тщательно подготовившись. Значит кто-то сдал. Что было не удивительно. В сложившейся ситуации, даже Лев Давыдович удивился бы, если бы все старые связи сработали как надо…
Михаил Васильевич Фрунзе же сидел в Москве.
Будучи наркомом обороны, он не мог пока никуда отлучаться. Война ведь. И ему требовалось находиться как можно ближе к центру принятия решений. Там, куда стекается наибольшее количество информации.
Очень хотелось выехать в поля. И взглянуть на обстановку своими глазами. Но нельзя. Внимание к одному участку во время такой поездки могло привести к утрате контроля над другими.
Посему Фрунзе не оставалось ничего, кроме как организовать себе хороший так ЦУП. Образно говоря ЦУП, конечно. Так-то этот «офис» назывался Ставкой и насчитывал почти три сотни сотрудников.
Ее «фасадом» был зал для рабочих совещаний Генштаба. Не очень большой по площади, но с огромной и очень детальной картой высотой аж в пять метров. На которой в реальном времени с помощь специальных значков отмечались оперативные и разведывательные данные. Развешивались значки батарей, батальонов и так далее.
Очень информативная и довольно крупная. Достаточно для того, чтобы, не напрягая зрение обозревать всю картину на фронтах от Балтийского моря до Черного. Ведь тут на карте была не только западная часть СССР, но и кое-какие сопредельные территории. Например, Финляндии, за перемещением вооруженных сил которой очень пристально наблюдали. От греха подальше. Благо, что это было недорого. И знали где находится не то что батальон — каждая рота.
Здесь же был организован мощный, многопрофильный узел связи. Штат шифровальщиков. И так далее. Здесь же обобщались разведывательные сведения, поступающие по всем каналам. С тем, чтобы более оперативно и адекватно принимать решения.
Тут же располагалось временное место размещения Генерального штаба. В режиме полной изоляции. Они отсюда не выходили. Разве что во внутренний дворик погулять. Как и большая часть иных сотрудников. Для пущей безопасности. Тех же, кому позволяли покидать Ставку, внимательно пасли сотрудники КГБ. Отрабатывая среди прочего «ловлю на живца». Слишком уж сильны были иностранные разведки. А Михаил Васильевич не хотел, чтобы враг узнал хотя бы что-то из его планов. Вот и крутился как мог.
Именно отсюда Фрунзе и его люди дирижировали оркестром легких сил на Украине и массой территориальных формирований. Строго говоря — без такого центра управление войсками столь дискретными и многочисленными было бы попросту нереально. И пришлось бы все сводить в полки, бригады, дивизии и так далее. А командиров для них подходящих остро не хватало. Что привело бы к сильной просадке управляемости войск и эффективности их использования.
Это было важно.
Очень важно.
Критически важно.
Особенно сейчас, когда западную границу Польши перешел легкий корпус РККА. И, сбив жидкие заслоны начал пробивать сухопутный коридор в Восточную Пруссию.
Что только добавило паники в Варшаве. Но не сильной. Морскую блокаду им прорвать не удалось, поэтому ценность Данциг и Гдыня особой не имели в текущих обстоятельствах. И у польского руководства оставался, по сути, только один путь резервного отступления — через территорию союзной им Украины в Румынию. Те ребята, правда, тоже были себе на уме. Но вроде бы с ними удалось договориться. Так что особенных сил Пилсудкий для противодействия германскому наступлению не выделял. Оборона Варшавы ему была важнее в расчете на то, что Лондон и Париж оправятся от шока и остановят Союз… да какой Союз? Россию. Ибо речь о новой вехе в ее развитии стала звучать все громче и шире. Даже на самом верху…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Часть 3. Глава 4
1928 год, июль, 27. Москва
Арест Троцкого был произведен тихо.
В вагоне, в котором тот собирался бежать, все ключевые люди оказались сотрудниками КГБ. Исключая нескольких пассажиров, но с тех взяли подписку о неразглашении. И тот самый упитанный чиновник, что увидел Троцкого — прекрасно его узнал. Только сообразил, какая судьба и ближайшее будущее у этого персонажа. Нос по ветру он держать умел.
Так-то, будучи дурнем и случайным человеком на своем посту, мог бы подумать — это все для охраны. Для безопасности. Но, мазнув взглядом, отметил у Льва Давидовича билеты в руке. И сразу все понял. Бежит. А его собираются брать. Поэтому и смотрел на члена Политбюро как на пустое место. Во всех смыслах этого слова.
Троцкого взяли.
Тихо вывели.
Увезли.
Не привлекая лишнего шума. А уже вечером того же дня по Москве прошла волна арестов. Такая же тихая, не привлекающая лишнего внимания. Просто сотрудники КГБ по домам, нанося «запоздалые визиты» и вывозили чиновников среднего и высшего звена «на поговорить». Не абы как, а опираясь на показания Троцкого, который на проверку оказался жидковат. И не то, что пыток, даже нормального психологического давления не выдержал, сдав сразу всю шайку-лейку заговорщиков.
Жданов, Куйбышев, Бухарин… Туда много кто попал и был взят в оборот ночью с 25 на 26 июля 1928 года. Без всякой на то санкции не то, что ЦК ВКП(б), но и даже Политбюро.
— И ты Брут? — спросил Фрунзе, входя в кабинет, где сидел Бухарин. Выглядевший как затравленный зверек. — Вот от кого, а от тебя не ожидал. Зачем? Вот что тебе не хватало?
— Я тут не при чем! — пискнул он.
— Как это не при чем? Лейба на тебя показал. Слова его доказали документы из его сейфа. Ты есть в списке правительства после переворота. Думаешь, что мы поверим, будто тебя туда внесли без твоего ведома?
— Я держался в стороне. Вот и внесли.
— То есть, ты знал?
— Меня агитировали. Но я отказался.
— И не сообщил.
— Они взяли в заложники Эсфирь и Светлану. Я… я не смог пожертвовать ими.
— Ты можешь это доказать? — поинтересовался Артузов.
Бухарин задумался. Как-то поник, опустив плечи. И сделался совершенно жалким. Наконец он произнес:
— Не знаю. Они живы?
Фрунзе вопросительно глянул на Артузова. Тот секунду помедлив, вышел. Чтобы сделать запрос. И почти сразу вернулся.
— Где они сейчас? — спросил Фрунзе.
— На даче. Их туда вывезли и держат. Охрана — верные Лейбе люди.
— Он тебе угрожал? На него не похоже.
— От его имени. Он меня пытался агитировать. Когда ничего не вышло — просто ушел. А ко мне подошел один из его охраны, сообщив, что моя жена и дочь поживут на даче. Под их присмотром. Чтобы я туда не совался и, если стану болтать лишнее, им конец.
— Как его зовут? — спросил Артузов.
— Не знаю. Мне нет дела до охраны Троцкого. Он после покушений на Михаила Васильевича окружил себя малоприятными типами.
Артузов выложил из папки, которую имел с собой, несколько фотографий.
— Кто-то из них?
— Вот этот, — уверенно произнес Бухарин.
Помолчали.
Поговорили немного о чепухе.
Бухарин выглядел настолько подавленным, насколько только можно. Фрунзе его было жаль. Однако в политике нет места личным чувствам. Ты либо давишь своих врагов, либо они давят тебя. И надеяться, что враги проявят к тебе снисхождение в таких играх может только дурак.
