Однако необходимо учитывать и то, что если в сознании психически здорового человека все его идентичности (как и любые психические проявления) более‑менее сбалансированы и уравновешены, то у индивида с больной психикой или находящегося на грани психического расстройства какая‑либо одна из его идентичностей может стать тотальной. Когда это происходит, доминантная идентичность не просто занимает доминирующие позиции в его сознании, а поглощает личность целиком, становясь паранойяльной сверхценностью и превращая индивида в свой придаток.
Стоит отметить, что движущей силой, формировавшей украинскую идентичность, как и создававшей проект «Ukraina» в целом, были индивиды, чье сознание было поглощено паранойяльными сверхценными идеями. Не зря украинские националисты любят повторять, что идею Украины всегда продвигали и защищали фанатики. Но не секрет, что фанатизм как раз непосредственно относится к сфере т. н. пограничных состояний психики, находящихся между нормой и патологией. Фанатизм может быть прекрасной иллюстрацией паранойи.
Как создаются идентичности
Политический проект «Ukraina» начинался не в политике и не политиками. Украинство возникло как хобби скучающих интеллигентов. В России XIX века кто‑то коллекционировал картины, кто‑то — книги, кто‑то — музыкальные инструменты, а кто‑то — малороссийский фольклор (народные песни, сказки, поговорки, танцы, сельские обычаи, рушники, вышивки, бусы и пр.).
В те времена представители малороссийской интеллигенции, от скуки и в духе модных на тот момент европейских этнологических веяний, все свое свободное время уделяли изучению жизни простого малороссийского народа. Как они тогда сами объясняли, это помогало им понять свой народ и припасть, так сказать, умом и душой к своим собственным истокам. Данное «народознавство» изначально себя позиционировало в качестве науки и с политикой ничего общего не имело. По своей сути оно напоминало филателистский или нумизматический клуб, члены которого по одной только им понятной причине посвятили свою жизнь собиранию марок и монет, завязав на этой почве личное общение.
Однако со временем пухлые папки с песнями и колядками, а также ящики с рушниками и вышиванками перестали удовлетворять странные потребности энергичных малороссийских «народознавцев». Считая свои коллекции артефактов великой ценностью, они организовываются в научное и культурно‑просветительское движение, обладающее своей идеологией, при этом назвав себя «украинофилами».
Целью данного движения было уже не только «изучение», но и «развитие», а также «защита» простого народа и его культуры. С точки зрения украинофилов, народные песни, сказки, рушники, бусы и пр. подлежали сохранению и приумножению с целью развития в особую «не панскую» культуру. При этом народный говор должен был быть не только сохранен, но и трансформирован в особый народный язык с особой народной грамматикой. С точки зрения украинофилов, литературный язык для простых мужиков — слишком сложный и непривычный, поэтому надо упорядочить и систематизировать народный говор (называемый сейчас «суржиком»), придав ему некое подобие литературного языка. Фактически под видом развития народных наречий украинофилы принялись формировать сепарированную от русского литературного языка «мову», которая со временем была названа «украинской».
Ничего страшного на тот момент российские власти в подобных вещах не видели. Ведь эксперименты с южнорусским «суржиком» никоим образом не касались политики и даже на первый взгляд способствовали прогрессу, приобщая простой народ к грамотности и культуре. Милые, интеллигентные украинофилы политикой не занимались, они лишь всей душой любили свой простой народ, изучали его и заботились о нем. А с целью его развития учили его писать и читать на «народной мове», параллельно сочиняя ему на этой же «мове» книжки.
В итоге этой целенаправленной деятельности в Юго‑Восточном крае появляются «народные школы», в которых по «народным учебникам», на «народном языке» воспитываются «народные дети». На первый взгляд во всем этом трудно было усмотреть некую угрозу для государства. Формально региональная интеллигенция лишь воспитывала простого мужика понятными ему способами.
Однако в этой бурной просветительской деятельности укранофилов необходимо учитывать одну очень важную психологическую особенность их подопечных — крайне низкий культурный и интеллектуальный уровень развития воспитуемых, а также их зависимое социальное положение. Вследствие данных особенностей идентичность крестьянина того времени была крайне примитивной и сводилась к двум компонентам — социальному статусу и принадлежности к православной церкви. То есть крестьянин был холопом и православным. И все. Этих двух идентичностей ему вполне хватало для осознания собственного «Я». Как это ни выглядит сейчас странным, но даже этническая идентичность у русских крестьян отсутствовала за ненадобностью. Модные европейские веяния, возникшие на волне французской революции и порожденной ею т. н. «весны народов», коснулись лишь российской интеллигенции, по привычке заглядывавшей в рот всему европейскому, а простой народ продолжал смотреть на мир патриархально. Поэтому «своим» для простого русского мужика того времени был любой православный холоп, «чужим» — любая «нехристь» или пан/барин.
Но тут в селах появляются «народные школы», в которых вместе с азбукой малороссийским крестьянам начинают рассказывать о том, что они — «украинская нация», безжалостно угнетаемая панами‑«москалями». Естественно, что воспитание таким образом нескольких поколений крестьянских детей, в конце концов, приводит к возникновению в Малороссии узкой прослойки холопской «интеллигенции», обладающей особой «нерусской» идентичностью. Фактически на культурном, языковом и психологическом уровне происходит отчуждение части воспитанного украинофилами народа. В итоге небольшая группа малороссийских селян, прошедшая обработку в «народных школах» под польским руководством, начинает себя ощущать обособленно от народа, исконной частью которого она является.
Возможно, со временем игры малороссийской интеллигенции в «народность» тихо заглохли бы сами собой. Однако этого не произошло, потому что созданная украинофилами идентичность в силу сложившихся обстоятельств стала активно использоваться рядом европейских стран в геополитической борьбе против России.
Если изначально украинофилы Малороссии рассматривали созданную ими идентичность в рамках русского этнокультурного поля, то политические процессы в Восточной Галиции, находящейся тогда в составе Австро‑Венгрии, заставили идею украинской идентичности развиваться в сторону антирусской идеологии. А это неизбежно превращало «украинофилов» в «украинцев», что, собственно говоря, и произошло в 90‑х годах позапрошлого века с русинами Восточной Галиции. В итоге малороссийская народность на основании ее региональных культурно‑языковых особенностей была объявлена нерусским, «украинским» народом.
Австро‑Венгрия, переживая за свою территориальную целостность, в течение нескольких десятилетий последовательно уничтожала возрождающуюся благодаря усилиям местных просветителей русскую этнокультурную идентичность Восточной Галиции. Вместо нее польское панство и австрийское чиновничество всеми доступными им способами навязывали русинам украинскую социально‑политическую идентичность. В Галиции им был нужен какой угодно народ, но только не русский. Данный процесс был возведен в ранг государственной политики. Причем Вена с целью создания «украинцев» не гнушалась и открытым массовым террором. Тех русин, которые не хотели принимать украинскую идентичность, просто убивали.
В итоге все русское на территории Восточной Галиции было тотально уничтожено, а русинам с помощью мощной промывки мозгов и террора была навязана новая, нерусская, «украинская» идентичность. Таким образом, Вена, по мнению ее имперских чиновников, устранила фундаментальную предпосылку возможного присоединения к России Восточной Галиции. Логика австрийских властей была проста: раз теперь на территории бывшей Червонной Руси живут не русины/русские, а «украинцы»/нерусские, то у Санкт‑Петербурга нет никаких оснований выдвигать на ее счет какие‑либо претензии.
Но на этом проект «Ukraina» не закончился. Удачное создание галицийских «украинцев» позволило Вене, а потом и Берлину иначе взглянуть на весь малороссийский Юго‑Западный край России. Немецкие стратеги исходили из того, что если относительно легко удалось переделать русинов в «украинцев», то почему бы не попытаться переделать в «украинцев» и малороссов? Ведь тогда от Российской империи под лозунгами «права наций на самоопределение» можно оторвать значительную часть ее европейской территории. Если доказать малороссам, что они не являются юго‑западной ветвью русского народа, а представляют собой нерусских «украинцев», под их «право на национальное самоопределение» можно создать отдельное государство, входящее в сферу влияния Германии/Европы, а Россию отбросить за Волгу.
