глупа. Очевидно, собственное мнимое величие затмило её разум, и так уж случилось, что Тито знал, что делать с безумцами. Каждый церковник в Бринморе знал.
— Не узнает, — сказал он тихо, посмотрел на ревущую «мессию» лет семи от силы и повернулся к Джованни, — убить их. Оставить девочку.
Тито умел брать на себя жёсткие решения и ел таких детишек на завтрак. Но смерть принцессы никак не приблизит его успех. Народу нужна надежда! Нужен символ. Культисты видели в ребенке мессию — он сделает её мессией. Маленькая девочка, что чудом спаслась в заварушке, которую устроили малефики, должные охранять покой короля и последние крупицы его сил. И именно Тито взял её под свое крыло. Защитил. Воспитал. Спас. Вырастил, как воспитал он Джованни. Да, всё так и будет. Это была не первая роковая ночь в жизни Тито.
Вскрикнули, взмахнув рукавами, лебедушки-фрейлины. Кто-то вытащил ножи. Не обошлось без восклика и чистой энергии ярости, прокатившейся по зале — один из культистов, разумеется, был малефиком-ренегатом, но Джованни пришил его к столу так, что кровь залила блюда, и чёрное колдовство рассеялось в воздухе, как ливень в жару. Художник, известный малый, привезенный Агатой из Сугерии, рванулся к окну, забыв о высоте мраморных палат, натолкнулся на слуг Тито, и те, почтительно приняв дурака в объятья, иссекли его печень ножами. Агате же Джованни отрубил голову одним мощным ударом меча. Вышло иронично, на взгляд Тито: она жаждала видеть голову бастарда на месте блюда, а в итоге именно её череп украсил пастуший пирог. На лице изменницы навек осталось запечатлено выражение растерянности и гнева.
Всё было кончено так быстро. Тишина, прерываемая шепотом молитв, воцарилась в имении Тито. Принцесса, кажется, ушла так глубоко в себя, что вообще не понимала, где и что происходит. Только глядела на голову матери перед собой и не плакала, а икала до слез в синих, как у Агаты, глазах. Паж, перегнувшись через спинку, запоздало прикрыл её лицо ладонями. Милостивый малый, каким пристало был рыцарю Ордена Доброй Вести. И Джованни хорошо о нем отзывался. Да, определенно, юнец прошел испытание, из него выйдет хороший Вестник.
Наконец, Тито сел в свое кресло и потянулся за кубком. От всех этих воплей заболела голова, а запах крови перебил аромат яств на столе.
— Уберите здесь, — морщась, приказал Тито слугам, глянул на церковников, — а вы можете быть свободны. Стоит ли мне упоминать что будет с трепливыми языками?
Церковники не подняли на прелата глаз, не кивнули, никак не отреагировали на залитый краснотой пол под своими ногами, когда покидали залу. Вместе с ними потихоньку растворялись в тенях слуги, тащили прочь проклятые тела культистов, их не скоро найдут среди умирающих от голода беженцев, или же в грязи каналов. Скоро зазвучит сталь в коридорах, охраняемых королевской гвардией, основная баталия будет там. Джованни и второй Вестник, Франк, уже отправились туда. Тито писал историю кровью, и вот что будет на следующей странице:
Вероломные малефики посягнули на жизнь Калахана. Под влиянием злых сил и безумия королевская гвардия схлестнулась сама с собой, лишила жизни и наследника Мэлруда, и его супругу. Удалось спасти лишь их невинную дочь… Волна чёрного безумия была остановлена доблестными ключниками. Отныне она пребудет под надежной защитой Церкви Вознесения.
Голову Агаты забрали последней. Девочка лишь слабенько-слабенько пискнула, и всё.
— Мальчик, подведи её ко мне.
Паж, сам немногим старше принцессы Деборы, поднял девочку с места и подтащил её к возвышению, на котором стояло кресло прелата. Тито оперся ладонями о подлокотники, подавшись вперед. Уже сейчас он видел, что дитя не вырастет в красавицу: сумма некогда величественных черт Мэлруда и строгих — Агаты вышла не слишком миловидной. Бледная, как моль, прозрачные ресницы, золотистые брови и паутинка волос. Губы алые от вишневого варенья, глаза мокрые и глупые, Тито больше разума встречал у диких животных, чем синеве детского взгляда.
— Не волнуйся, Дебора, — тихо обратился Тито к принцессе, — я позабочусь о тебе. Теперь тебе ничего не угрожает.
— Нет, — вдруг непокорно вскинула голову девочка. Прелат даже растерялся.
— Нет?
— Нет! Не Дебора!
Тито глянул на неё с прохладцей. Это точно была Дебора, прелат не раз видел её на службах и при короле. Неужели Агата и вовсе задурила своему ребенку голову? Кем она сейчас представится — самим Малакием, быть может?
— Кейлин.
Принцесса опустила взгляд на испачканный кровью подол.
— Дядя Феликс и тётя-волчица так сказали. Это значит… Значит «котёнок». Люблю котиков. А вы, дядя Тито?
Глава XII. Иерофант
Сим несем известия дурные: в прошедшую ночь погиб наши Владыки, король и королева, пали жертвой вероломного ведовства. В тяжкий час мы несем дурные вести, но и весть надежды, ибо осталась их дитя, принцесса Дебора, и пребудет она под защитой церкви до своей зрелости, а до сих будет установлена в Бринморе власть нашей доброй Матери-Церкви.
И поскольку преступление это и то, что привело к нему, нельзя оставлять без ответа, Мы, Церковь, даем указ:
с согласия членов палаты лордов, как духовных, так и светских, и общин действующих Великих домов, властью Вознесения, предписываем, любого человека или людей, который использует, задумает, осуществит или приведет в действие или заставит другого использовать, задумать, осуществить или привести в действие малефеций, или же родится с уродством, или же встретится вам на дороге с метками, обозначающими наличие в теле своем скрытого уродства, предать немедленной смерти.
Сим не будем больше плодить богопротивных существ, но избавим мир от заразы, предав огню каждый малефикорум.
— «Акт о малефеции» святого отца, прелата Тито Де Сантис
Хотелось бы сказать, мол, путешествие вышло легким, или описать все радости, сопровождавшие дорогу: как целовались под каждым кустом, как весело сидели у костра, как смеялись и, опьянев, считали звезды, но это была бы ложь.
Данте был плох. Он едва приходил в себя, и начинал кричать от боли, терзавшей его тело и разум, его колотило, одежда, которой его накрывали, спустя полчаса была мокрой от пота, мочи и рвоты. Иногда он будто совсем терял разум, начинал рычать и совсем по-звериному клацал зубами. Малефика старалась отстраниться от этого, но не могла. Жалость и испуг соседствовали в её сердце со злостью. Что ублюдок Гвидо сделал с ним? Она попыталась распросить Аларика, но тот был молчалив и хмур, и большую часть времени, если не обхаживал Дани, точил ножи, наговаривая проклятия на острие.
Горная ведьма, возможно, дала бы какие-то ответы, но то ли долгие путешествия, то ли какая-то болезнь сделали из болтливой южной сороки
