______________ * Речь идет о Большом автопортрете Пушкина из Ушаковского альбома. Леонид Бердичевский (он слегка интерпретировал его) сделал для Фридриха копию.
Прошло некоторое время, и Горенштейн однажды снова указал глазами на пушкинский автопортрет и сказал интригующе- загадочно: "Петух - птица мистическая". Игра в "тайну Пушкина" писателю, очевидно, нравилась и возможно даже настраивала творчески, потому что он и в этот раз, на мой вопрос о "мистике петуха" ответил весьма уклончиво. "Не исключено, что последняя сказка Пушкина - "Сказка о золотом петушке" - автобиографична". "Ну, это давно известно, - сказала я, - об этом ведь писала Ахматова. Она еще сообщала, что сюжет заимствован Пушкиным у Вашингтона Ирвинга, написавшего сказку "Легенда об арабском звездочете". Петух там тоже предсказатель, предупреждает о нападении врагов". На это Фридрих покачал головой и сказал: "А я где-то читал, что двоюродный дед Ленина, известный ихтиолог Веретенников написал работу "Петух - птица мистическая" - о последней сказке Пушкина. Правда, работу ученый не завершил... Погиб при весьма неприятных обстоятельствах во время экспедиции в Индию. Тяжелая смерть..."* "Но ведь рукопись, наверое сохранилась, лежит в каком-нибудь архиве", - предположила я. Фридрих, продолжая меня интриговать, загадочно молчал. Несколько раз он позднее, опять же указывая на портрет, вспоминал евангельский сюжет, в котором Христос предрекает предательство апостола Петра до того, как петух пропоет в третий раз.
______________ * В продиктованных Фридрихом перед самой смертью главах "Веревочной книги" был сюжет о Веретенникове, его работах и гибели (оказывается, его съел бенгальский тигр). Однако "тайны Пушкина", вернее, каковы были конкретные замыслы (о всей ли жизни пьеса, или о последних годах) Горенштейн мне так и не открыл.
А еще Фридрих говорил о петушином крике, предвестнике утра и солнца, которого страшатся злые духи и другие "ночные стороны" бытия - "Nachtseiten der Natur", как говорили романтики. Петух - символ чистоты и добра. Более того, вся символика, сязанная с петухом, позитивная, созидательная. Поэзия Пушкина - рассветный петушиный крик? Вероятно, такова была идея Фридриха. Вот почему после пьесы о злом гении Гитлере, непременно следовало писать пьесу о светлом гении Пушкине!
Однако вот в чем вопрос: всегда ли петушиный крик обладает спасительной силой? В гоголевском "Вие" петушиный крик не спас бедного философа Хому Брута, как ни молился он истово и страстно. "Раздался петушиный крик. Это был второй крик; первый прослышали гномы. Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы скорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах". А Фома Брут уже лежал бездыханный.
Но Горенштейн верил в "петушиный крик". И заявил, что обязательно напишет пьесу о Пушкине, светлом ангеле, уничтожающем зло. Я же старалась забыть, о печальных прогнозах врачей и сосчитала, что на две пьесы должно уйти не меньше двух лет. Однако, когда известно, что остались считанные дни, отрадно надеяться и на год.
***
А еще я не упускала из поля сознания рассказ Борхеса "Скрытое чудо" об ускользающей субстанции времени. В этой новелле отсрочка, данная свыше, казавшаяся целым годом, в реальности обернулась двумя минутами.
Сюжет был вот какой. Автора неоконченной пьесы "Враги" Яромира Хладика фашисты должны были расстрелять 29 марта в 9 часов утра. Но за день до расстрела Яромир попросил у Бога отсрочку на год - чтобы дописать пьесу: "Если я каким-то образом существую, если я не одна из твоих ошибок или повторов, то существую как автор "Врагов". Чтобы закончить эту драму, которая станет оправданием мне и Тебе, нужен еще год. Дай мне его, Ты, владеющий веками и временем". Когда я читала эту захватывающую новеллу, то была поражена тем, как автор пьесы "Враги" разговаривал с Богом. Это была повелительная, богоборческая речь. Той же ночью, незамедлительно, драматург получил ответ на свою настоятельную просьбу. "Всепроникающий голос" сказал Яромиру Хладику: "тебе дано время на твою работу".
Во время расстрела, который происходил внутри казармы (Хладик стоял у стены, а четыре солдата с нацеленными в него винтовками ожидали приказа), время вдруг замедлило свой бег. Казалось, прошел целый год. Капля дождя у виска остановилась на год, а Хладик мысленно дописывал пьесу "не для будущего, и даже не для Бога, чьи литературные вкусы малоизвестны. Тщательно, неподвижно, тайно он возводил во времени свой лабиринт". У драматурга на все хватило времени, даже на то, чтобы дважды переделать третье действие. "Он окончил драму: не хватало лишь одного эпитета. Он нашел его; дождевая капля поползла по щеке". В реальном же земном времени ему было дано всего две минуты для того, чтобы пьеса "Враги" появилась - пусть не на бумаге, но в Универсуме. Когда он окончил пьесу, залп четырех винтовок свалил его с ног.
Надо сказать, что герою Борхесовской новеллы Яромиру Хладику перед разыгравшейся с ним трагедией приснился вещий сон, причем именно 14 марта (14 марта 1936 года). И таким образом "Скрытое чудо", по крайней мере в моем сознании, соединилось с историей с чернильницей Горенштейна, которая тоже произошла 14 марта.
Читал ли Горенштейн "Скрытое чудо"? В маленьком сборнике Борхеса, который стоял у него дома на полке, этой новеллы не было. Но в свое время мы подарили ему на день рождения трехтомник Борхеса, и "Скрытое чудо" было в одном из томов. Горенштейн принял три увесистых тома, как мне показалось, с некоторым предубеждением. Но потом выяснилось, что он стал зачитываться Борхесом, полюбил его и даже цитировал в "Веревочной книге". Надо сказать, что книги в качестве подарка - если только это не были книги "наших писателей" - он принимал с каким-то даже с благоговением. Не забуду, как я по случаю (проезжала мимо русского магазина Нины Гебхардт), купила ему томик стихов Афанасия Фета, и как он принял из моих рук этот томик, и какое у него было растерянное, трогательное выражение лица! Такая же реакция была и на томик стихов Иннокентия Анненского.
Служение книге, которое отличало Горенштейна в жизни, ощущаю и в описании переплета "Святого жития государя" в "Хрониках времен Ивана Грозного". Так, например, переплетчик Иван рассказывает, что книга будет "оволочена бархатом рытым, верх серебряный, чекан золотой, а на нем - четыре каменья - два яхонта лазоревых да изумруд в гнездах, надпись чернью о владельце" и так далее, в этом роде. Последняя сцена романа ("В книгописной мастерской") "усыпана" книжными красотами. Горенштейн, как дегустатор, пробующий старые драгоценные вина, говорит о книгописании, о религиозных книгах и увеселительных, о переплетном деле, о скорописи - шибко писаных книгах, которые трудно читать, и о растущей тяге к чтению у книгочтея.
Однако вернемся к новелле Борхеса. Читал ли Горенштейн именно "Скрытое чудо", где драматургу 14 марта приснился вещий сон о предстоящей скорой смерти, но было потом дано дополнительное время для завершения писательского труда? Этого я не знаю. Но тема, трагедия недописанного, неосуществленного (помимо пьес о Гитлере и Пушкине также фильм о Бабьем Яре и фильм по пьесе "Играем Стринберга") - это то, о чем он думал и говорил до последнего дня своей жизни.
***
Событие с чернильницей 14 марта 1999 года, очевидно, сильно повлияло на развитие "Веревочной книги". Как мне теперь кажется, в тот день к писателю пришло предчувствие конца. Он все чаще заговаривал о том, что, может быть, вообще не следовало начинать этот роман, что ноша, которую он взял на себя непосильна. В одном из писем Щиголь, помеченном 22 декабря 2001 года, то есть, когда он был уже тяжело болен он пишет: "Всё оттого, что я занимаюсь демонами (добровольно), и они мне мстят, не давая себя изобразить. Как мстили Врубелю и Черткову из "Портрета".
Это признание - свидетельство сомнений Горенштейна, возможно, и давних, но о которых он до последнего времени молчал. Как некогда Генрих фон Клейст, который читал и перечитывал свою трагедию "Роберт Гискар", восхищался и ненавидел ее, и в конце концов покарал огнем, он тоже то восхищался, то ненавидел рукопись "Веревочной книги". Безусловно, Горенштейн был драматичен до самых основ своей натуры не только в контактах с миром реальным, но и в авторских отношениях с художественным микрокосмом собственных произведений. И, конечно, он искал себе подобных на литературном Альбионе. Так, например, он отмечал, что вот у Пушкина складывались добрые отношения с собственными рукописями, тогда как Толстой возненавидел свое детище, роман "Войну и мир".
Но, думаю, о том, чтобы сжечь рукопись, писатель не помышлял. Он хорошо помнил, что Гоголь, после того, как сжег второй том "Мертвых душ", раскаивался на следующее утро в содеянном, и говорил, что его бес попутал. Впрочем, можно ли верить раскаяниям Гоголя? Вот что он сказал о "Выбранных местах переписки с друзьями" Тургеневу: "Если бы можно было воротить сказанное, я бы уничтожил мою "Переписку с друзьями". Я бы сжег ее". Второй том Гоголь сжигал не однажды. Уже в 1845 году он бросал его в огонь, считая его несовершенным. В "Выбранных местах" Гоголь сообщает об этом вдохновенно и похоже, что он любуется пламенеющими своими исписанными листами: "Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным".
